"Или будем людьми или пускай нас не будет"
Патриарх Сербский Павел
Три недели после похорон Рагима пролетели незаметно. Назиля медленно приходила в себя после смерти мужа сестры. Он и Арзу были хорошей парой. И все эти дни после наплыва народа, постоянных приходов многочисленных родственников Назиля прожила очень напряженной жизнью, почти каждый день бывая у сестры и осиротевших племянников. Потом занялась дома генеральной уборкой, так как по натуре и чуткому воспитанию бабушки Гызларханым была зациклена на чистоте и порядке. А это была еще то всевидящее око и недремлющий разум. Несмотря на преклонный возраст, бабуля ухитрялась держать под контролем всех своих внуков и правнуков, причем внучкам доставалось вдвойне. Старушка рассуждала, что молодежь нынешняя не та и нужен глаз да глаз, а то вожжи упустишь и все, пропало дело. Особенно тлетворно действовали на молодое поколение эти выдумки шайтана – турецкие сериалы и "тырнет", который выдумали гяуры на погибель всех правоверных и себя, непутевых, в том числе. Как раз полчаса назад 87-летняя бабушка звонила своей внучке и спрашивала конкретно и строго:
— Назиля, а Назиля!
— Да, Гызларханым — ана. (обращение к бабушке — азер. яз)
— Ты что сейчас делаешь?
— Детей в школу проводила, обед приготовила и слегка прилегла отдохнуть.
— Отдохнуть??? Может ли мать двоих детей отдыхать??? А рис ты перебрала?
— Перебрала еще на прошлой неделе.
— А половики вытрусила?
— С утра уже сделала.
— А обувь в прихожей перемыла? Вдруг где пыль после вчерашнего дня.
— Ой, забыла.
— Аман, аман (непереводимое выражение эмоции)! Астафрыллах (Упаси, Боже, от греха — азер.яз.), – победоносно. — Что было бы, если бы твоя бабушка тебе не напомнила?! Стыд и позор на мою седую голову! Разве этому я тебя учила?!
Назиля быстренько закруглила разговор по телефону с бабушкой и пошла наводить блеск в прихожей, которая по мнению всевидящего ока была лицом хозяйки, и опытный человек, переступая незнакомый порог, мог сразу составить свое мнение о жильцах и всем роде по пятое колено включительно.
Перетирала обувь в прихожей и вспомнила, что так и не взяла у сапожника оставленные у него туфли на починку. Пока дети были в школе, взяла сумку и пошла возвращать свое имущество.
Ноябрьский ветер дул порывами, шевеля под ногами опавшую светло-коричневую листву. Солнце упрямо пробивалось сквозь сизые кустистые облака и все же ухитрялось обогреть воздух.
Идти было недалеко, на соседнюю улицу, потом завернуть в один из дворов. Там сидел в своей будке сапожник Сурик. Тут же за сеткой-забором были его апартаменты – дом с садом из пяти-шести деревьев. Листва давно облетела, и на голых ветках яркими оранжевыми кругляшками радовали глаз еще не сорванные переспевшие корольки.
Заглянула в открытую дверь будки. Никого. Только лежат на полке готовые пары или те, которые нуждаются в починке. Оглянулась туда-сюда, Сурика явно не видно. Пришлось надрывать горло:
— Эй, Сурик, где ты?
Из дома на призыв выглянула его жена Сатеник:
— Нет Сурика, позвали его куда-то. А ты что хотела?
— Туфли три недели назад оставила. Уже готовы, наверное.
Сатеник вышла из шушабанда (застекленная веранда — прим. ред.) и прошла по тропинке к воротам.
— Сейчас посмотрю. Какие туфли?
Назиля описала.
— Черные, носки узкие, набойки я хотела. Деньги я твоему Сурику заранее дала.
Сатеник порылась на полке.
— Не видно что-то. Может, спрятал куда подальше. Чего так долго не приходила?
— Зять у меня скончался. Муж сестры.
Сатеник резко обернулась:
— Вай, что ты говоришь. Соболезную, – и ткнулась Назиле в щеку – поцеловать. – А когда?
— Да недавно. Третьего ноября. От сердца.
— Ой, и наш зять третьего ноября. От рака. Кареном звали. Только два года назад. – Сатеник забыла про туфли и присела на дощатую табуретку. – Твой молодой был?
— Молодой, – вздохнула Назиля, прислоняясь к облупленному косяку. – 48 лет.
Сатеник смотрела на нее с ненаигранным состраданием:
— Садись, чего стоишь, – глаза ее затуманились. — А моему зятю 51. Такой добрый был. Сурику помогал здорово. Твой-то какой был, хороший?
Назиля глубоко вздохнула и прослезилась. Опустилась на закопченный стул.
— Золотой. Рагимом звали. Детей моих обожал. За своих тем более с ума сходил. Моя сестра за ним была, как за каменной стеной. – Не хотела плакать, но слезы сами полились из глаз.
Сатеник потянулась к ней и обняла.
— И наш Карен такой же. Один в один. Два года прошло, как нам его не хватает.
Они посидели так, обнявшись, минут пять, каждая в своих мыслях и воспоминаниях. Потом Сатеник встряхнулась.
— Вспомнила я про твои туфли, – нагнулась к углу и извлекла откуда-то снизу искомую пару, завернутую в газету.
Назиля поблагодарила и собралась уходить. Сатеник засуетилась:
— Погоди, дай хоть корольков нарву.
— Не надо.
— Молчи, я сейчас.
Она побежала за пакетом, приставила к дереву лежащую у стены лестницу, вскарабкалась на три ступени и быстро набрала корольки. Протянула пакет заказчице:
— Ну царство небесное твоему Рагиму. Не знаю, как по-вашему сказать…
Назиля улыбнулась через силу и ответила:
— У нас говорят: "Аллах рехмет элесин". И твоему Карену. Тоже.
— Спасибо.
Назиля помахала рукой и пошла домой, обувь слегка отяжеляла сумку.
По дороге она услышала крик:
— Ты, это, заноси туфли еще, Сурику скажу, чтоб бесплатно сделал. Мы же теперь свои люди.
