На настенном календаре с видами Лондона один весенний день был обведен неровным красным кружком. 97-летний Джордж Бэг давно ждал, когда неумолимое время приблизится к этой дате. Сейчас он неотрывно смотрел на экран своими слезящимися глазами. По одному из каналов спутникового телевидения шла прямая трансляция из Иерусалима. Патриарх готовился зайти в Кувуклию, чтобы принять Благодатный Огонь.
Джордж искал в толпе своих и пока не находил. Ему попадались израильские полицейские, греческое духовенство, арабы, русские монахи, копты в вышитых крестиками капюшонах, армяне в остроконечных куколях, а грузин не было видно.
— Они должны быть там! — шептал он себе в нетерпении.
Волнуясь, он всегда разговаривал сам с собой по-грузински. Несмотря на то, что большую часть жизни он, Георгий Бегларишвили, провел в Лондоне, английский так и остался для него чужим, трудным языком. И говорил он плохо, с ошибками, путая времена и глаголы. Мэри, когда была жива, посмеивалась над мужем: "Столько лет прожил в Англии, а говоришь, как телеграмма".
Георгий никогда не был особо верующим. Но Пасха для него была особенным днем.
В 1921 году, когда Красная Армия вошла в Грузию, он, 14-летний Гио, не представляя себе жизни с коммунистами, перешел границу и оказался в Турции. Его, конечно, тут же схватили местные пограничники и посадили в тюрьму до выяснения всех обстоятельств. Мерзкое место это было — приграничная кутузка. Грязь, крысы и отвратительная бурда — паек. Тогда, видя в маленькое зарешеченное окошко кусочек голубого неба, Гио впал в отчаяние и плакал, как маленький, и ругал себя последними словами. Зачем он, безмозглый ишак, покинул родину? Лучше бы ушел в горы, скрывался бы всю жизнь, но остался у себя дома. Нет, надо повеситься! Жизнь кончена…
Эх, молодость, молодость! Как быстро она принимает скоропалительные решения.
Вдруг в двери забренчали ключи. В камеру вошел тюремщик Исмаил, держа в руках блюдо с жареной индюшкой. На ломаном грузинском (научился в свое время от гурджи, живших в Синопе) турок объяснил, что его мать, Лейла-ханум, узнав, кого стережет ее сын, сказала:
— Сегодня самый большой Христианский праздник — Пасха. У этого мальчика-гурджи тоже где-то есть мать, и она плачет о нем. Отнеси ему эту индюшку. Пусть порадуется! То, что сегодня я сделаю для чужого сына, кто-то когда-нибудь сделает для тебя, Исмаил!
Гио слушал его, потрясенный. Как он мог забыть, что сегодня Пасха!
Эта индюшка была для него добрым знаком. Значит, жизнь не кончена, Господь его не оставит.
Гио исколесил всю Европу, ища место получше, пока не обосновался в Англии. Тогда, кстати, офицер эмиграционной службы, услышав длиннющую фамилию, выразил недовольство:
— О-о, это слишком! Вы будете Джордж Бэг.
Георгий не осмелился спорить. Так он потерял последнее, что его связывало с родиной.
Сейчас, дожив до глубокой старости, он пишет о том, что видел на своем веку в поисках работы в разных странах, о муках ностальгии, о том, как искал соотечественников и иногда находил. Когда было особенно тяжело, Георгий вспоминал ту грязную камеру в турецкой тюрьме и жареную индюшку на красивом блюде с арабской вязью. Это воспоминание всегда грело душу и давало Георгию силы жить дальше, давало самое главное для человека на чужбине — надежду.
Если опубликовать его записки, получится бестселлер. Да вот беда, кто разберет его грузинские каракули? Другой грамоте Георгий за такую долгую неспокойную жизнь так толком и не научился. Даже собственные дети не смогут расшифровать эту криптограмму. Наверное, после его смерти сожгут мемуары отца, как ненужный хлам.
…На экране в это время из дверей Кувуклии показался Иерусалимский Патриарх с горящими свечами, и тут же моментально огненная река распространилась по древнему храму вместе с ликующими криками на разных языках.
— Кристе анесте! Христос воскресе!
В общем шуме старик расслышал и то, что так долго ждал — Пасхальное приветствие на грузинском от кучки паломников — и разглядел маленький флажок с пятью красными крестами на белом фоне.
В дверь постучали. На пороге появилась прислуга — индианка Лакшми. Георгий обернулся на стук. Лакшми заметила слезы в его глазах. Хотела спросить, все ли в порядке, но старик опередил ее, воскликнув на грузинском:
— Кристе ахсдга!
— What? What did you say?— не поняла индианка.
Ответа не последовало. Чудаковатый старик, как-то слабо охнув, схватился за сердце, потом медленно откинулся в кресле, свесив набок совершенно седую голову.
