ТБИЛИСИ, 24 фев - Новости-Грузия. Начиная с периода возрождения грузинского национализма и на протяжении всего пост-советского периода Россия воспринималась в Грузии как страна, заинтересованная в ослаблении грузинской государственности и превращении Грузии в безропотного исполнителя российской политики на Кавказе....
"Партия стремится к власти ради самой власти. Нас не интересует делать добро другим; нас интересует лишь власть. Что означает чистая власть, ты сейчас поймёшь. Известно, что никто не добивается власти, чтобы потом уступить её. Власть не средство, а конечная цель. Диктатура не устанавливается, чтобы защитить революцию; наоборот, революцию совершают, чтобы установить диктатуру. Объект преследования есть само преследование. Объект власти есть сама власть".
Джордж Оруелл. "1984"
Точка зрения: политолог Георгий Хуцишвили
Российско-грузинские отношения внешне напоминают многослойный геополитический парадокс.
(1) У Грузии есть отчуждённые в результате вооружённых конфликтов автономии, необходимым условием возвращения которых является активное содействие этому со стороны России. Осознавая это, в Грузии в то же время планомерно развивается антагонизм в отношении России.
(2) Россия, в свою очередь, смотрит на Грузию как на веками бывшую на её иждивении и отчуждённую в результате развала Союза территорию, и недоумевает по поводу антироссийских настроений в Грузии, хотя активно содействовала стремлению её автономий к независимости.
(3) Видя, что не существует внешних факторов для принуждения России к сотрудничеству в вопросе Абхазии и Южной Осетии, Грузия продолжает рассчитывать на подобные факторы и призывает на помощь Запад.
(4) Заявляя, что война не окончена пока продолжается оккупация, президент Грузии отрицает в то же время возможность начала переговоров, «пока последний оккупант не уйдёт из Грузии».
(5) Объявляя государственной стратегией «сотрудничество через вовлечение» с сецессированными регионами, руководство Грузии делает всё, чтобы это вовлечение не состоялось.
(6) Официальная грузинская пропаганда стремиться убедить население в том, что Россия скоро развалится в результате эрозии Северного Кавказа, хотя к этому нет показаний.
(7) Объявляя Россию внешней угрозой номер один, руководство Грузии тем не менее передаёт под контроль российских монопольных компаний ряд своих стратегических энергетических и экономических объектов (и это продолжает происходить после августовской войны 2008 года).
(8) Говоря о стабильности и безопасности в регионе, Россия, основываясь на двусторонних соглашениях с непризнанными другими региональными игроками Абхазией и Южной Осетией, наращивает военное присутствие в регионе и строит базы в признанных ею «независимых государствах», отказывая в то же время в праве войти на эти территории Миссии Мониторинга Евросоюза, хотя сама и подписывала документ о создании последней в августе 2008-го.
(9) Военно-стратегическая авантюра с «восстановлением конституционного порядка» в Цхинвали стоила Грузии неизмеримых жертв, но требование о привлечении к ответу её авторов не получило поддержку в Грузии.
(10) Международное сообщество резко осуждало Россию за «непропорциональную реакцию» на действия Саакашвили в Цхинвали (в действительности являвшуюся агрессией против суверенного государства), но вопрос об ответственности российских лидеров даже не прозвучал. И т.д. и т.д.
Чтобы разобраться в этом клубке очевидных странностей и противоречий и попытаться раскрыть логику – не во всём и не всегда нормальную и здоровую – этого, на самом деле, псевдопарадокса, необходимо проследить генезис взаимоотношений сторон и проанализировать соотношение объективных и субъективных факторов, и не в последнюю очередь, влияние фактора личности лидеров на фоне менталитета обществ (что, разумеется, выходит за рамки возможностей одной небольшой статьи). За пределами того что выглядит как игра с огнём и дестабилизацией, возможно однако разглядеть контуры поддерживающей её структуры непрочного властного равновесия.
Истоки российско-грузинского противостояния
Начиная с периода возрождения грузинского национализма и на протяжении всего пост-советского периода Россия воспринималась в Грузии как страна, заинтересованная в ослаблении грузинской государственности и превращении Грузии в безропотного исполнителя российской политики на Кавказе. С начала 1990-х годов это воспринималось в контексте общего стремления России к достижению гегемонической стабильности на пост-cоветском пространстве (более популярным в Грузии был термин «неоимпериализм») в результате его воссоединения с помощью такого механизма как СНГ. В первой половине 90-х годов безвозвратно потерянными для Москвы считались лишь прибалтийские страны. Расчёт в отношении остального пространства вырисовывался на создание в конечном счёте чего-то вроде конфедерации юридически суверенных субъектов с разной степенью привязанности к центру (главным тогда считалось достижение соответствующих соглашений с Белоруссией, Украиной и Казахстаном), но с акцентом и на такие страны, как Грузия, представлявшие интерес для НАТО. Главным орудием воздействия на Грузию в плане «мотивирования к реинтеграции» или, если по Оруеллу, «принуждения к единству» воспринимались разыгравшиеся на фоне распада советской системы этнополитические конфликты – абхазский и юго-осетинский – в разжигании которых, как практически все грузины убеждены до сих пор, Россия играла активную роль.
Уже в конце 1980-х «Круглый стол» Звиада Гамсахурдия объявил СССР «модернизированной Российской империей», а отрыв от неё – неотъемлемым условием восстановления грузинской государственности и разрешения споров с абхазами и осетинами. Здесь же необходимо заметить, что этнонационалистические лозунги Гамсахурдия сработали как динамомашина для стимулирования национализма в автономиях и как фактор отчуждения абхазов и осетин, боявшихся последствий восстановления грузинской государственности, и побудили последних активно искать поддержку Москвы в вопросе повышения статуса своих автономий с прямым подчинением Центру (об отделении от Грузии вопрос тогда ещё серьёзно не ставился). Когда Центр вдруг перестал существовать, Cоюз разделился на 15 отдельных субъектов, и всё на миг зависло в воздухе, страхи усилились. Настрой в автономиях несколько сменился - хотя недоверие и оставалось - после возвращения в Грузию Эдуарда Шеварднадзе в марте 1992 года, но продлилось это лишь несколько месяцев, до августа 1992-го, когда грузинские вооружённые подразделения были введены на территорию Абхазии, формально - с целью обеспечения безопасности железнодорожных путей. На самом деле, эта была больше демонстрация силы с целью воздействия на сепаратистские тенденции в Абхазии. Этот шаг имел катастрофические последствия для Грузии. Вооружённые столкновения, начавшиеся в результате ввода грузинских войск, привели к грузино-абхазской войне и центробежным процессам, которые оказались необратимыми.
Отношение к происходящим в Грузии процессам в России было неоднозначным. С одной стороны, Шеварднадзе, несмотря на существовавшее по отношению к нему раздражение, воспринимался лучше чем Гамсахурдия. С другой стороны, все грузины были плохими, поскольку они захотели жить отдельно. В Москве и за рубежом российские аналитики всерьёз вели академические дискуссии о том, почему это абхазы и осетины не имеют права отделиться от Грузии, если сама Грузия выделилась в отдельное государство в результате развала Союза. Несмотря на официально заявленную позицию в поддержку целостности Грузии, российская пресса и телевидение во время грузино-абхазской войны говорили не иначе как о «бандформированиях Госсовета Грузии», против которых воевали, защищая свою землю от агрессоров, «абхазские ополченцы». То есть симпатии и антипатии и кто на чьей стороне, было определено однозначно.
Несмотря ни на что, и во время грузино-абхазской войны 1992-1993 годов и даже после её трагического исхода Россия была в глазах руководства Грузии стороной, реально владеющей «ключами» от конфликта, с которой необходимо поддерживать стабильные отношения. Именно поэтому правительство Шеварднадзе мирилось с назначением трёх силовых министров – внутренних дел, безопасности и обороны – из Москвы, пока ситуация резко не изменилась после теракта на президента осенью 1995 года, нити которого вели к тогдашнему министру госбезопасности Игорю Георгадзе. Но даже после этого Москва сохраняла влияние в выборе кандидатуры на этот пост. Несмотря на всю сложность и противоречивость восприятия России в Грузии и всё недоверие к ней2, Россия не воспринималась однозначно в качестве врага вплоть до лета 2004 года, что подтверждается хотя бы позитивной реакцией митингующих масс на миссии Игоря Иванова в Тбилиси 23 ноября 2003 года (отречение Шеварднадзе и день победы «розовой революции») и в Батуми 6 мая 2004-го (бегство Аслана Абашидзе в Москву и завершение аджарского этапа «розовой революции»). Вряд ли возможно представить себе подобную реакцию в отношении России в последующие годы, как до августа 2008-го, так и позже. Попробуем понять, что же случилось в этот период.
Характер «пост-розового» развития отношений и фактор лидеров
Соблазн достигнутого Звиадом Гамсахурдия и Мерабом Костава на рубеже 90-ых годов эффекта мобилизации масс с целью «освобождения от империи» реализовывался после 2003-го года в новой форме харизматического правления лидеров «прямой демократии». Все понимали, что оздоровление коррумпированного госаппарата требовало экстраординарных мер и срочного нахождения средств для пополнения давно прохудившейся казны. Радикальный метод решения проблемы был найден в оригинальной форме «экспроприации экспроприаторов», т.е. в постановке ультиматума т.н. олигархам – лицам, разбогатевшим во время правления Шеварднадзе: либо ты отдаёшь крупную часть своего состояния, либо будешь в тюрьме.
После «революции роз», сопровождавшейся периодом эйфории и практически беспредельным лимитом доверия, которым народ наделил новые власти для осуществления реформ и модернизации страны, в истеблишменте Грузии сформировался идеал дерзости, вседозволенности и непобедимости. Ещё бы, ведь нас поддерживает самая большая сила, которая существует в мире – США. Осуществление в кратчайшие сроки серии социально-экономических экспериментов, большей частью непродуманных и рискованных, шло на фоне беспрецедентного легковерия со стороны населения страны, не среагировавшего даже на введение суперпрезидентской формы правления. С другой стороны, все понимали, что выполнение главного обещания «розовой революции» - восстановления территориальной целостности страны – вряд ли осуществимо в рамках политической жизни «розовой команды» без активного содействия этому со стороны России. Весной 2004 года делались шаги по сближению в виде официальных визитов, бизнес-форумов и приглашения к инвестициям. Перед этим Путин назначил послом в Грузию Владимира Чхиквишвили, что также воспринималось в общем контексте наведения мостов. Но сближение с Россией могло вызвать отчуждение Вашингтона, у которого в то время были свои планы на развитие ситуации в пост-советском пространстве, и здесь надо было делать выбор. Выбор был сделан, и как оказалось, окончательно, к лету 2004 года.
Россия дважды в период до лета 2004 года продемонстрировала поддержку реформаторов: и согласие Шеварднадзе уйти в отставку в ноябре 2003-го и срочный отъезд в Москву Аслана Абашидзе в мае 2004-го связывались тогда с миссией Игоря Иванова, в целом положительно воспринимавшегося в Грузии, не в последнюю очередь из-за его грузинских семейных связей. Уже потом появились соображения, что Россия постфактум старается приписать своему влиянию развитие событий и зафиксировать свою конструктивную роль. Но сама ситуация, когда завершение любых политических процессов в Грузии требовало российской «резолюции», уже воспринималась среди молодых рефоматоров с раздражением: похоже было, что мавру, который сделал своё дело, пора уходить. Форма, в которую вылился резкий поворот в отношениях, шокировал в то время многих
Во время разыгравшегося летом 2004 года обострения грузино-осетинского конфликта впервые проявилась нелогичность, впоследствии рекуррентно проявлявшаяся в грузинской политике: возникало впечатление, что молодые лидеры-демократы бархатной революции и адвокаты либеральных ценностей почему-то предпочитают не предотвращать кризисы и регулировать конфликты, а самоутверждаться путём их эскалации и доведения до кульминации, с последующим восстановлением порядка силовыми методами. Это даже не укладывалось в обычные представления о рациональности способа мышления лидеров, объявляющих своей целью построение современного демократического государства европейского типа.
Только в течение последующих лет стал выясняться стратегический план, стоящий за с виду нерациональными и контрпродуктивными движениями. Главным механизмом консолидации внутриполитической ситуации было создание имиджа вечной угрозы извне и маргинализация политической оппозиции путём постоянных поисков «руки Москвы» как источника любой её материальной поддержки и любой протестной активности в массах. Задача обеспечения полного внутригосударственного контроля просто требовала вечного, иррационального и агрессивного источника внешней угрозы, и Москва прекрасно – похоже, даже с радостью с её стороны - вписывалась в эту роль.
Рациональное зерно в способе мышления грузинских стратегов нередко усматривали в том, что небольшому, получившему юридическую и теперь утверждающему свою фактическую независимость государству, да ещё с недавним связанным с эпохой тоталитарного доминирования прошлым, необходимо разорвать все связи с бывшей метрополией, которые существовали не только в политике и экономике, но и в мышлении и психологии людей, и которые мешают осознать себя отдельным и состоявшимся субъектом. Тем более, если бывшая метрополия рядом и даже назначена медиатором в разрешении внутренних споров малого государства и использует это право явно не в пользу последнего4.
Противоречивой особенностью поведения лидеров выглядели публичные насмешливые и оскорбительные оценки тех, с кем предстояло решать важные вопросы за столом переговоров. Обсуждение этого феномена в прессе и в обществе часто сводилось к тому, кто первый начал и кто кого сильнее поддел, и в тени оставался более существенный аспект – как то или иное поведение влияет на шансы прийти к соглашению и способствовать разрешению межгосударственных проблем. Российская и грузинская пресса вместе с интернет-изданиями с упоением обсуждали заочные словесные дуели Путина и Саакашвили. Грузинское телевидение создавало сатирические этюды на тему «Кокойты – фандараст5» и регулярно передавало записи антигрузинских выступлений в российской Думе и проникнутые ненавистью и угрозами выпады Владимира Жириновского.
Главным жупелом для антигрузинской пропаганды в России было стремление Грузии интегрироваться в НАТО, что воспринималось в Москве в контексте стремления нового руководства Грузии завоевать доверие «западных хозяев» путём создания зон напряжённости и военных баз НАТО у южных границ России. В ослабленной конфликтами и синдромом собственной уязвимости Грузии вопрос интеграции в Европейское сообщество, по которому в обществе существовал и существует консенсус, напрямую связывался с вопросом вхождения в ту же систему коллективной безопасности, в которую входит объединённая Европа, т.е. НАТО, поэтому и возник в грузинском внешнеполитическом дискурсе объединяющий термин «евро-атлантическая интеграция». Тем более, при виде того, что подобным же образом в ЕС были приняты балтийские и восточно-европейские государства. Антинатовская политика России могла оказаться тормозом для евроинтеграции Грузии. Особенно в силу того недоверия, которое сложилось в грузинском обществе по отношению к СНГ как механизму, способному обеспечить безопасность страны и способствовать разрешению конфликтов. Лишь немногочисленные группы в грузинском обществе и Лейбористская партия открыто говорили о предпочтительности политики нейтралитета как средства урегулирования вопроса с Россией. В то же время ажиотаж, поднятый вокруг Бухарестского саммита НАТО в марте 2008 года, на котором якобы Грузии должен был быть присуждён т.н. МАП (план действий для подготовки к членству, считающийся последним этапом перед получением членства), несмотря на негативный результат саммита для Грузии, подстегнул российских руководителей весной 2008 года к проактивным действиям в зонах конфликта, служащим манифестацией того, что российская позиция, в том числе и по вопросу НАТО, приобрела характер ультиматума.
Условия для радикального решения вопроса, сложившиеся летом 2008 года, были реализованы в результате цхинвальской операции Саакашвили и последующей карательной операции со стороны российских войск, известных под названием августовской войны.
Послеавгустовский этап российско-грузинских отношений
Если исходить из уроков истории, то из них с силой очевидности следует, что региональные войны служат сильнейшим фактором укрепления позиций власти внутри страны (страной можно управлять более жёсткими методами и народ всё равно будет консолидирован вокруг лидеров), что, в свою очередь, способствует укреплению этих позиций и вовне (поддержка народом своих лидеров ослабляет попытки скорректировать позиции власти извне). С самого же начала своего президентства Путин утверждал свой авторитет лидера на фоне чеченской войны и взрывов жилых корпусов в Москве. С самого же начала своего президентства Буш оказался тем лидером, который должен был принять вызов терактов 11 сентября и объявить глобальную «войну с терроризмом», главной составляющей которой стала иракская операция. Ни социально-экономические и никакие другие показатели внутри страны, как бы тревожно они не выглядели, не могли помешать повторному избранию этих лидеров, настолько власть уже была укреплена фактором мобилизации против внешней угрозы. Что касается ситуации в Грузии, Саакашвили в этом отношении был более уязвим: волна разочарования, развившаяся в народе после «революции роз», расправа с демонстрантами 7 ноября 2007 года и последовавшие за ней внеочередные выборы президента, в которых он с минимальным перевесом одолел не так уж и сильного оппозиционного противника, не давали уверенности в достаточной консолидированности внутриполитической ситуации.
Ситуация резко изменилась после пятидневной войны 2008 года. Вместе с уходом с политической сцены Виктора Ющенко и победой в президентском марафоне Украины Виктора Януковича грузинская политика в отношении России потеряла главную опору в ареале, называемом Россией ближним зарубежьем. Страны восточной Европы, включая Польшу, отпали ещё раньше, и остаются лишь балтийские государства, которых трудно рассматривать как часть пост-советского пространства, так как они интегрировались в объединённую Европу уже вскоре после распада СССР, и стали также членами НАТО. Инициаторы «цветных революций» рассчитывали на то, что под их воздействием «демократическая дуга» замкнётся вокруг России, окажет серьёзное влияние на протекающие в ней процессы и в конечном счёте определит весь геополитический расклад в пост-советском пространстве в пользу чётко прозападной ориентации. В конечном счёте всё возможно так и произойдёт, но попытка форсированно сжать исторические рамки раскручивания этой грандиозной схемы до «пятилетнего плана» оказалась нереальной. И в Вашингтоне и в Брюсселе (здесь под влиянием в основном Парижа и Берлина) вскоре после августа возобладали новые тенденции – перезагрузка, сотрудничество, конструктивное вовлечение и последний к моменту написания этих строк тезис о том, что «безопасность Европы не может быть обеспечена без России». Правда, не следует забывать, что всё это происходило и происходит на фоне сохраняющегося недоверия перед «непредсказуемой Россией» и страха возобновления «газовых войн». Соответственно, место Грузии в международном арсенале средств взаимного воздействия перешло в периферию.
Когда Владимир Путин заявил осенью 2008 года, что не будет разговаривать с Михаилом Саакашвили (добавив ещё кое-что, что он собирается с ним сделать), он замкнул российско-грузинские отношения в рамках определённой конфигурации, которая отражала послеавгустовские реалии и должна была зафиксировать новый статус кво простейшим и безболезненным способом, вместо того, чтобы переводить всё в плоскость длительных переговоров и разборок, да ещё возможно при чьём-то посредничестве. Российским лидерам определённо требовалось время для стабилизации ситуации – и особенно международного имиджа - после августовского кризиса, и вeроятность реакции грузинской стороны на заявления Путина и Медведева была хорошо просчитана. Стабилизационный период нужен был и грузинскому руководству, и схема срабатывала и в их пользу. Здесь снова проявилась т.н. «хорошая алхимия» (“good chemistry”), по выражению Йохана Гальтунга, когда враждебная риторика и демонстративное противостояние прекрасно уживаются с синхронными действиями властных лидеров по обеспечению тыла друг для друга и самих себя.
В настоящее время ситуация та же, но условия и среда по сравнению с пост-августовскими совершенно другие. И со стороны международного и со стороны экпертного сообществ высказывается серьёзная озабоченность затянувшимся периодом молчания сторон. Международное сообщество озабочено тем, что отсутствует процесс диалога, ввиду чего затруднена деятельность международных и межправительственных структур по многим направлениям, и в результате возрастает риск вооружённых провокаций и резкого осложнения систуации в регионе, в том числе, в плане осуществления крупных энергетических проектов. Ни Абхазия, ни Южная Осетия не могут основывать своё будущее лишь на мощи российских баз, бдительности пограничного режима и поддержании жупела внешней угрозы со стороны грузинского государства. Даже руководителям Российской Федерации приходится в последнее время делать проиглашающие к диалогу жесты, дабы не выглядеть в глазах мира зачинщиками кризиса и генераторами тупиковой ситуации6. Единственным инвариантом в этой картине выглядит линия грузинского руководства, постоянно требующего большей активности международного сообщества с целью привлечения России к ответу за содеянное и отрицающего возможность «вести какие-либо переговоры с агрессором», пока продолжается «оккупация грузинских земель». Большинство грузинских оппозиционных партий не решаются форсировать вопрос о диалоге, из страха перед маргинализацией, навешиванием ярлыков и обвинением в непатриотичности.
Получается интересный вывод. Грузия малая страна, но она порождает властные феномены, развивающиеся по модели больших стран и даже использующие черты, характерные для систем правления супердержав. Первым опытом подобного рода была власть Гамсахурдия, но она не продержалась, и не могла продержаться долго. Шеварднадзе был типичным правителем малой и слабой развивающейся страны, его амбиции в целом соответствовали реально доступным стране ресурсам, и даже временами отставали от них. И наконец, Саакашвили демонстрирует не просто черты авторитарного правителя, но правителя виртуальной крупной державы, чья потенция и ресурсы представлены в сильно гипертрофированном виде в сравнении с реальностью. Команда Саакашвили нашла тот баланс внешних и внутренних стабилизирующих факторов, который позволяет минимизировать критику Запада – ранее более громкую - по поводу нездоровой избирательной системы, несвободной масс-медии и судопроизводства. Команда президента, мастерски используя пиар-технологии и медиа-эффекты, создаёт на внутриполитической арене впечатление экономической динамики и собственной растущей популярности в населении, а сам президент продолжает сохранять на Западе имидж прогрессивного реформатора, немного эксцентричного, борющегося вместе со своей командой с тяжелым наследием лишённого привилегий и доходов постсоветского коррумпированного сообщества и пророссийской пятой колонны в лице обанкротившейся оппозиции и недовольной реформами отсталой интеллигенции7. Самая трудная часть спин-докторинга – задача оформления, переинтерпретации и усиления любых сигналов, способных если не снять, то хотя бы сгладить в сознании людей ощущение неразрешимости как территориальной проблемы, так и достижения гарантий безопасного и демократического развития, но и это пока удаётся сделать.
Стратегия отчуждения
Были ли пики в осложнении грузино-российских отношений результатами целенаправленных действий или же более или менее спонтанных процессов? Начнём с первого же в хронологическом порядке инцидента, получившего драматическое развитие.
Демонстративное выдворение из Грузии в конце 2006 года четырёх российских военных, объявленных шпионами, не могло не вызвать озлобленной реакции в России; и существует обоснованное мнение, что это было сделано именно в расчёте на то, чтобы вызвать подобную реакцию. Уже тогда в руководстве Грузии просматривалась линия на отчуждение России как усиливающееся направление государственной стратегии, и задача заключалась в том, чтобы отчуждение было обоюдным: если в результате пропаганды и постоянного прокручивания в СМИ примеров негативного опыта можно добиться усиления антироссиских настроений внутри небольшой страны, то как добиться того же в огромной и неподвластной тебе державе? Прорывом в этом направлении может послужить дерзкий и неожиданный ход: демонстративное уничижение и насмешка над представителями той категории российского истеблишмента, которая не принадлежит в высокому эшелону (это могло бы оказаться неэффективным) и в то же время пользуется уважением и симпатией широких слоёв российского общества. А именно в эту категорию входят офицерский корпус и миротворческие силы. Логически ожидаемая и управляемая сверху реакция в России не замедлила: была раскручена антигрузинская кампания и в результате огромное число проживающих в России грузинских экономических мигрантов было выдворено крайне унизительным образом – на борту грузовых самолётов, не приспособленных для перевозки людей, где не было возможности присесть или хотя бы держаться за поручни, не говоря уже об обязательных для пассажиров средств безопасности. По России прошла волна унизительных проверок и притеснений всех лиц грузинской национальности, затронувшая даже школьников и безусловно поощрившая российских скинхедов на последующие «геройские» действия по отношению к представителям третьего мира.
Можно ли российскую реакцию на действия грузинских властей считать непропорциональной, жестокой и даже бесчеловечной? Безусловно. Но, с другой стороны, не на этот ли эффект была рассчитана вся операция? У грузин, наблюдавших по телевизору «выгруз» их соотечественников из грузовых отсеков самолётов и слушающих их рассказы о притеснениях их детей по этническому признаку в российских школах, не могла не подняться волна возмущения, и в результате «стратегическая» цель была достигнута: антагонизм и отчуждение по отношению к России были подняты на ступень выше.
В том же направлении сработал и инцидент в Ганмухури недалеко от административной границы Абхазии (осень 2007 г.). Представитель грузинской администрации в сопровождении местных полицейских и съёмочной телегруппы завёл разговор с руководителем подразделения патрулировавших в районе российских миротворцев, который транслировался по грузинскому телевидению, но слов не было слышно из-за сильного ветра и того, что сам инициатор разговора стоял спиной к телекамере. Даже в результате последующего анализа видеозаписи не удалось установить, что же было сказано, но с экрана было ясно одно: в результате краткого обмена репликами российские военные грубо свалили грузина на землю, заломили ему руки и начали, угрожая открыть огонь, кричать остальным чтобы они отошли назад. Когда наоборот, на помощь поверженному человеку пришли его товарищи, по отношению к ним также применяется физическая сила, грузинские полицейские обезоружены и скручены. И тут происходит на первый взгляд невероятное: на сцене появляется президент Саакашвили в сопровождении большой группы людей и телекамер, сразу же выражает протест по поводу применения силы российскими военными и объявляет командующего МС генерала Чабана персоной нон грата. Камеры показывают кровоточащие раны грузинского полицейского, а сам инцидент становится телесюжетом номер один на поледующие дни.
Главная пружина возмущения была приведена в действие: грузинский телезритель снова убедился в том, как бесцеремонно ведут себя т.н. российские «миротворцы» на грузинской земле и п отношению к представителям законной власти. Как бы дальше ни развились события, информационное событие уже состоялось и сделало своё дело. В результате всего этого у простого грузина должен был выработаться условный рефлекс: при одном упоминании России мозг должен панически затормозиться, как при виде кобры. Практически эта задача была завершена сразу после августовской войны, послужившей последним штрихом в формировании иррациональной, неуправляемой и неустранимой внешней угрозы в лице России. Сама пятидневная война послужила как наглядное средство «отрезвления» населения: никто, кому не чужды грузинская государственность и национальное достоинство, не мог спокойно слушать монотонный отчёт русского генерала, как они топят и рушат инфраструктуру порта Поти и смотреть кадры Си-Эн-Эн, как российские танки переезжают через грузинские полицейские автомобили, выставленные в качестве заграждений на посту у въезда в Гори. Трудно сказать, чего на стратегическом уровне оказалось больше фактически, инфомационной войны или информационного сотрудничества.
После того, как изоляция достигнута и антагонизм утвердился в сознании людей, становится легче управлять ситуацией. Когда в начале 2010 года группа приближённых к верхам московских экспертов вознамерилась сделать проактивный шаг и без предварительных консультаций просто объявилась в тбилисском аэропорту, они не были впущены в страну, под предлогом того, что двое из них связаны со спецслужбами России. На самом деле этим шагом была достигнута ещё одна превенция диалога: если бы российских экспертов впустили, то как бы приватно не проходили их встречи и обсуждения, грузинскаая масс-медия брала бы интервью у участников встреч, и вообще, российско-грузинский дискурс мог оживится, а вот этого допустить никак нельзя было.
Стратегическая задача как будто достигнута, на любые контакты наложено табу и общество пребывает в заданном состоянии тревожного ожидания непредсказуемого будущего. Однако «кого-то» всё ещё беспокоило, обеспечена ли необратимость достигнутой степени отчуждения. Именно с целью тестирования состояния общественного сознания и в то же время очередной его «встряски» была показана 13 марта 2010 года т.н. «Моделированная Хроника10» вещающего на всю страну телеканала Имеди, в которой как реальные сенсационные новости были показаны российское вторжение в Грузию, бегство властей и смена правительства в Тбилиси (т.е. завершение того, что не удалось завершить в августе 2008-го), с реитерацией имён тех приведённых к власти лидеров оппозиции, которые считаются ставленниками Москвы. Лишь позже было объявлено, что всё это симуляция и были принесены извинения, но люди уже получили психологические травмы и сердечные приступы (один человек даже скончался); по грузинскому обществу прокатилась волна возмущения и протестов, которая вскоре однако улёглась без каких-либо последствий для организаторов передачи.
В последнее время, под нажимом изменившегося международного контекста, руководители Грузии заявляют о готовности начать диалог с Москвой, но параллельно и периодично происходят события, блокирующие ситуацию в прежнем состоянии. Ещё один, далеко не завершающий аккорд оркестровки отчуждения звучит в виде уже написанного, презентованного и готового к массовому использованию в учебном процессе труда об истории двухсотлетней оккупации Россией Грузии. Даже то, что раскрытие масштабной российской шпионской сети в Грузии (т.н. операция «Энвер») совпало с отмечаемым 5 ноября в России днём разведчика, не было случайным совпадением: Рустави-2 и Имеди радостно подчёркивали в новостях, что в этот день в Москве испытывают такой шок, что им не до праздников вообще.
Внешним отправным пунктом для обоснования действий грузинских лидеров служит то, что как бы непропорционально мощный агрессор не чувствовал себя уверенно по поводу достигнутых целей, у нас есть моральное право противиться этому и бороться, если понадобится, даже в форме необъявленной партизанской войны. Учитывая несравнимость арсеналов имеющихся у сторон возможностей навредить друг другу, это обоснование может свестись лишь к праву усилить контроль над собственным народом, продолжая в то же время игру в оказание сопротивления оккупантам.
И всё же, повинуясь привычке попытаться найти в любых действиях рациональное зерно, хочу отметить и такую мотивацию политики отчуждения. В грузинском политическом дискурсе во все постсоветские годы присутствуют опасения, что вот постепенно иссякнет тема НАТО и Евросоюза, Америка потеряет к нам интерес, маятник качнётся в другую крайность и придут на смену этим другие руководители, которые предпочтут не насаждать антагонизм, а совсем наоборот, продаться России с потрохами, и получить от этого немедленные выгоды для себя. Опасения эти включают и то, что многие сограждане могут поддаться на такой поворот событий11, если это провернуть с умно построенной пиар-кампанией и особенно если это совпадёт с периодом экономического спада. Формально оставаясь независимой, Грузия может в таком случае снова стать вассальной территорией России, теперь уже по собственной инициативе. Можно сказать с увренностью, что большую часть грузинского общества подобная перспектива далеко не радует: есть ожидание, что Запад может от нас окончательно отвернуться, Россия же очень далека от того образа демократического государства европейского типа, под эгидой которого грузины могли бы чувствовать себя безопасно и в то же время свободно. Ожидание огромной части грузин заключается как раз в том, что Россия использует потепление отношений с Грузией в ущерб её национальным интересам. Именно поэтому политика отчуждения воспринимается многими как профилактическое средство, некоторая доза которого всегда полезна, дабы не позволить будущим лидерам Грузии играть в опасные игры по смене ориентации. Вся проблема в том, что доза этого «лекарства» уже превысила все мыслимые размеры и способна стать летальной.
Вместо заключения
Властные феномены, формирующиеся на пост-советском пространстве, взаимодействуют и создают сложный комплекс взаимоотношений, находящихся в состоянии непрочного, динамичного равновесия. Важно не что у кого на уме (тем более, что давно известно, куда ведёт дорога, вымощенная благими пожеланиями), а что получается в результате. А в результате получается, что Россия осуществляет свои долгосрочные геостратегические интересы на Кавказе с помощью политики сегодняшнего грузинского руководства, которая её вполне устраивает. Одним из последних штрихов может служить почти одновременное решение грузинского правительства открыть в одностороннем порядке границы для безвизового режима с республиками и автономиями Северного Кавказа (т.е. приграничной территорией страны, с которой, как они заявляют, война не окончена) и в двустороннем порядке – с Ираном, крупной энергодержавой, с которой у стратегических партнёров Грузии – США и ЕС – существуют серъёзные проблемы и которая ищет сепаратные энергокоридоры в регионе. Трудно представить себе, кто в США мог бы приветствовать подобное решение. Совсем другое дело – Москва. Если на минуту представить себе, что Тбилиси
принимает решения в интересах Москвы, то многое, что кажется странным и нелогичным, сразу же обретает рациональность и убедительность. Но даже такое смелое допущение не способно было бы снять все вопросы и объяснить то, что в действительности включает в себя эмоции, амбиции, структуру мышления, особенности характера и ещё многое другое.
В настоящее время ситуация выглядит следующим образом. На международном уровне сложилось сравнительно устойчивое равновесие вокруг конфигурации распределения ролей. С внешнего наблюдательного пункта ситуация в Грузии оценивается как стабилизировавшаяся, даже при наличии российских войск и техники в 40 километрах от Тбилиси; «замерзшее» состояние грузино-российских отношений терпимо с точки зрения международной стабильности и не чревато пока неожиданностями. Оппозиция и в России и в Грузии слаба и подконтрольна, так же как масс-медиа, а активность общественных групп значительно ниже обычной. Отдельные попытки со стороны радикальных оппозиционных сил «оживить» политическую жизнь в стране не приводят к сколько-нибудь ощутимым сдвигам. Во всех случаях ожидается, что ситуация оживится и возможно даже осложнится через пару лет, с приближением периода парламентских и президентских выборов в обеих странах, но до этого Европа может спокойно заниматься более приоритетными вопросами.
Независимо от того, как оценивается ситуация во внешнем мире и как распределяется общественное мнение внутри страны, подконтрольная правительству грузинская масс-медия продолжает поддерживать ту виртуальную картину, по которой а) сущность российского государства такова, что с ним невозможно вести переговоры, поскольку целью России является даже не имперское доминирование, а полное уничтожение грузинского государства; б) мир делится на страны и объединения, отрицающие этот тезис и согласные с ним, и конечно же, с последними нужно выстраивать единый фронт; и наконец в) в самой России зреют процессы, которые подтачивают её (главным образом, на Северном Кавказе) и надо лишь дождаться, когда Россия начнёт разваливаться... и вот тогда, лишившись главной опоры сепаратизма, Абхазия и Южная Осетия сами предпочтут объединиться с Грузией. С первого же взгляда очевидна искусственность и контрпродуктивность подобной виртуальной картины, но в Грузии в неё многие всё ещё верят. Как говорится, блажен кто верует.
* Георгий Хуцишвили – доктор философских наук (1991 и 1977), профессор Университета Грузии (с 2006 года), профессор Тбилисского гос. университета (1995-2006), Тбилисского института иностранных языков (1979-1993), профессор Стенфордского университета (1993-1995). Основатель и с 1994 года директор Международного центра по конфликтам и переговорам. Координатор по Кавказскому региону Глобальной сети по предотвращению вооруженных конфликтов (с 2003 года).
* Данная статья подготовлена в рамках так называемого "Стамбульского проекта", поддерживаемого Глобальным партнёрством по предотвращению вооружённых конфликтов (координируется в Гааге, Нидерланды), который ставит целью способствовать встречам независимых российских и грузинских экспертов с целью совместного обсуждения различных аспектов российско-грузинского кризиса и выработки видения путей выхода из него.
Статья Георгия Хуцишвили вошла в книгу "Россия и Грузия: пути выхода из кризиса", изданную по итогам встреч политологов.
Материал предоставлен к публикации Международным центром по конфликтам и переговорам.
В ближайшие дни на сайте будут представлены точки зрения и других авторов, как из Грузии, так и из России.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
