Что бы ни происходило в жизни, человек заботился и будет заботиться о среде своего обитания. Таковы свойства его характера и продиктованные природой потребности. Правда, забота эта проявляется по-разному. Но в любом случае харизма города, если она впечатляет издавна и пленяет самобытным сочетанием эпох и стилей, если она при этом совсем не похожа на что-либо иное и где-то увиденное, то харизма эта восхищает, оставаясь на этом дивном пространстве навсегда. Напоминая заодно о ярких отблесках доминирующего в ту или иную эпоху интеллекта.
У всякого времени — свои архитектурные черты, свои градостроительные символы, свои идейные и эстетические предпочтения. Новая эпоха, если в нее, в качестве нового доминирующего сознания, вступают деструктивные силы с экстремальными наклонностями, обычно стремится избавиться от всего старого — как от ненужного напоминания о прежних правителях и событиях, о созидателях и разрушителях, об образе жизни и последствиях принятых некогда решений. Бывало, разрушалось и превращалось в пыль то, что всегда считалось общепризнанным, ценным, дорогим сердцу, красивым и устойчивым во времени и пространстве. Примеров больше чем достаточно. Наиболее ужасные подтверждения этому мы находим в Сирии, где в наши дни варварски уничтожаются уникальные образцы античной архитектуры. Но эта чудовищная крайность — из той реальности, которая не умещается на пространстве бездефектной ментальности. Мы говорим о менее тревожных вещах, но тем не менее — достаточно актуальных во все времена.
Нельзя отрицать, что городская архитектура в любой стране отражает духовное состояние народа, его способность создавать благоприятную среду для полноценного существования.
Плоды деятельности упорядоченного сознания, как правило, согревают душу, и тогда без иллюзий кажется, что присутствию человека в этом недолгом для нас мире рада и сама природа. Хуже, когда доминирует деформированное сознание, приводящее привычную глазу среду в удручающее состояние. У нас повсюду сколько угодно мест для строительства и применения творческой фантазии. Нет! Необходимо вмешаться в то, что вмешательства не требует. Кто в состоянии объяснить, почему людей, никогда не видевших мольберт вблизи, обуревает порой желание нанести пару собственных мазков на портретный лик "Джоконды"?
В последнее время мы замечаем однако, что отношение к архитектурным решениям, которые определяют облик Тбилиси, стало более неравнодушным со стороны горожан, особенно — молодых. Что такое панорама — вообще, и "Панорама" — в частности? Первое — картина жизни, пейзажа, нашей среды, ее разновидностей и фрагментов, различных сторон и ракурсов общего визуального бытия. Или, говоря иначе, — того, что находится перед взором многих поколений, наших предшественников, или того, что видим мы на протяжении жизни. Того, к чему мы привыкли, к чему тяготеем, от чего душевно зависим. Второе — проект лиц, определяющих контуры современного градостроительства, замысел, обещающий нечто, вызывающий споры, недовольство, неприятие и резкую смену настроений. Это "второе" пытаются подвести под "первое", предлагают принять как гармоничную часть того, к чему, скажем еще раз, мы привыкли, к чему тяготеем и от чего зависим.
Не хотелось бы спешить с оценками и выводами, не зная в деталях, что именно подразумевает проект "Панорама", но не сомневаемся, что, к примеру, проводить через Булонский лес автомобильную или железную дорогу парижане не пожелали бы…
Всегда интересно понять: как проявляются в сознании представления о тех художественных формах, которые затем утверждаются в пределах нашего обитания? Как возникают черты барокко, готики и ампира, орнаментальные фасады и узорчатые балкончики, легко парящие над нами арки и "поддерживающие" своды здания атланты? Как появлялись в прежние эпохи парадные подъезды — мраморные, с зеркалами, лепными бронзовыми купидонами, стенами, разрисованными руками взволнованных творческой страстью живописцев? Как возникали у нас улицы, сады, театры, банки и гостиницы, памятники искусства, отмеченные даром зодчих придавать их линиям изысканность, а функциональному компоненту — комфорт. И все это было выражено в духе эстетики, взявшей архитектурный разгон в далеком прошлом и в совершенно разных странах — от Италии, а еще точнее — Венеции с ее ажурностью позднего средневековья, деятельной Германии, викторианской Англии и до Ирана с его никогда не утомляющей поэтической негой, или Индии, инкрустированной мозаикой драгоценных сокровищ, в числе которых — созерцание, взволнованное величием божественной воли.
Тбилиси все это видел, изучал, примерял на себе, отбирая то, что подходит, то, что в ладах с его историей и самоценностью. Не притесняя собственные черты, не слишком обольщаясь роскошью далеких городов. Создавал свой особый мир и свой быт, соответствующий той жизни, которая была по душе именно ему. И сегодня мы вновь убеждаемся, что старые дома выглядят словно аристократы, отчасти утратившие шарм, но сохранившие достоинство и честь. Они по-прежнему привлекательны и, бесспорно, притягательны, продолжая учить нас тому, как важно жить в атмосфере высокой эстетики, чтобы испытывать на себе благотворное влияние духа старины — живого и облагораживающего.
Когда же мы были ближе к Европе — тогда, когда жили в Тифлисе рафинированные люди, воспитанные в европейской традиции и уважавшие более всего на свете своих горожан вкупе с местными обычаями, родными местами и заповедными уголками? Или сегодня, когда политическому воображению раболепных граждан и потомков угрюмой эпохи грезится новая жизнь, устроенная по не всегда пригодным рецептам? И не влияет ли эта нынешняя готовность к ломке Традиции, готовность, характерная для своекорыстных низов с озлобленной прямолинейной памятью, не влияет ли она на все вокруг самым пагубным образом — включая традицию архитектурного равновесия, отражающую возникновение тифлисского мира на объединенном фундаменте европейского шарма с восточным орнаментальным духом? Не сказывается ли на устойчивости и неповторимости этого самого необычного многовекового городского феномена?
Вопросы эти правомерны настолько же, насколько уместна необходимость хранить в памяти печальный опыт давно минувших лет, оставивших на облике города кровоточащие, не скоро зажившие и вовсе не затянувшиеся раны.
Дело известное, но вспомним — уроков истории ради — о том, что с первых месяцев советизации в Тбилиси стали исчезать многие колоритные уголки, которые облагораживали город и придавали ему особую привлекательность. Для этого достаточно было снести один дом или разрушить чугунную ограду с эмблемой, нежелательной для новых идеологов. Европейские черты Тбилиси были тогда выражены куда более естественно и эффектно. Равно как и элементы восточного влияния были отчасти утрачены — вследствие небрежных и непродуманных градостроительных "переделок". Не каждому городскому (или — бери выше) чиновнику хватало ума и вкуса, а тем более художественного воображения, чтобы сохранить живые образцы городского архитектурного творчества, как и не каждому архитектору, независимо от профессионального авторитета и квалификации, было позволено отстаивать разумную точку зрения. Работы по перестройке города велись с безоглядным упорством.
Каким Тбилиси был раньше? Фотографии, к счастью, сохранили его тот, первозданный, облик. Затем последовала реконструкция 60-70-х годов, когда в целом ряде случаев вместо реставрации и укрепления старинных построек предпочитали стирать с лица земли такие объекты городской урбанистики, которые новым властям, вышедшим из негородских сословий, и не снились. К тому же, официальная идеология не позволяла им отклоняться, уходить от "серпасто-молоткастых" тем в архитектурном решении того или иного здания, квартала, площади, в результате чего инфраструктура местами уродовалась, местами исчезала вовсе, умирая вместе с гражданами и горожанами прежнего культурного замеса. В таких случаях и возникает ноющая боль невосполнимой утраты…
В те времена не поощрялись публикации о недостатках планирования городских застроек, и позволялось говорить лишь об их достоинствах. Сегодня — иной уровень свободы слова, но пользуются этим в основном для освещения скандальных событий, свидетельствующих о хронической неисправности политического интеллекта, для сведения межпартийных счетов — в разборках между группировками, все больше окрашенными в тона той нахрапистости, которая характерна для провинциальной мафии. И мало кого интересует, что будет завтра. Всех их волнует другое — на чем еще можно поживиться сегодня. Слишком уж тревожиться по поводу того, что историческая часть городского пейзажа может безвозвратно исчезнуть в угоду низкопробному вкусу и смехотворным политическим страстям и интересам, ныне как-то не принято.
Город, кстати, такое ощущение, продолжает хранить ресурс, позволяющий оставаться своеобычным и колоритным, но вместе с тем вынужден терпеливо переносить то муки фрагментарного обезличивания, то попытки придать ему обновленный облик с не всегда отрадным результатом.
Пока город, образно говоря, пусть не вполне здоров, но жив, пока он хранит черты прошлого, определяющие его историческую сущность и неповторимость облика, его следует беречь, как зеницу ока. Он — живое существо, требующее и новых заботливых усилий, и оптимальных художественных решений. Я просто уверен, что Город сегодня скучает по тем личностям, которые берегли и улучшали его на протяжении столетий. И — одновременно, он рад тем молодым людям, которые без лишнего гнева и политического пристрастия напоминают упрямым градоначальникам, что "ломать — не строить". Но поймет ли кто-либо из тех, кто не обладает даром критического самоанализа, осознает ли когда-нибудь, что энтузиазм не в состоянии заменить неумение?
И, конечно же, главное все-таки в том и состоит, что в любом случае свой город мы любим с самого рождения, а у уроженцев — свои, особые к нему, чувства.
