Знакомясь с Тбилиси, мне захотелось увидеть место, откуда все начиналось. И вот я здесь: улица Бакрадзе, прежде называвшаяся Кирпичным переулком. Трехэтажное строение из красного кирпича. Раньше на его стене висела мемориальная доска, на которой было написано, что здесь жили братья Зданевичи, те самые собиратели Пиросмани. Доску похитили в девяностые годы, когда сдача металлолома была одним из источников жизни.
На дверях привычные кодовые замки, не войдешь. Но сейчас где-то идет ремонт, и я смог проникнуть в подъезд. Оказалось, ремонтируют квартиру на третьем этаже, на окна которой я не раз приходил посмотреть. Возле той самой двери, за которой жили мои герои, стояли мешки со строительными материалами.
Но жива истертая деревянная лестница, рука скользит по старым перилам…
В этот подъезд, сохранившийся в неприкосновенности, прямо с вокзала спешили московские и петроградские друзья Зданевичей, а горожане приходили на однодневную выставку неведомого Пиросмани, чтобы потом с авторитетным видом заявить: "Ничего особенного!"
Лилю Брик, возможно, удивили слишком узкие лестничные клетки (прямо-таки клеточки), а Константина Паустовского обрадовало, что предстоит подняться на третий этаж, а значит, есть время собраться с духом и представиться: "Я — друг Маяковского, вашего друга. Он сказал, что я могу остановиться на время у вас".
Остановился, и вот уже через пару дней по этой лестнице бегом, перепрыгивая через пару ступеней, спешил в аптеку Кирилл Зданевич — у Паустовского начался приступ малярии. Он уже приехал нездоровым из Батуми, а тут, когда, казалось, дело пошло на поправку, вдруг увидел мчащегося на себя жирафа. Закричал и провалился в небытие. Потом оказалось, что никакого приступа малярии не было, на юного корреспондента и начинающего писателя впечатление произвела клеенка Пиросмани, на которой был изображен тот самый жираф. А поскольку работ Пиросмани в доме Зданевичей было так много, то их и размещали, где могли, даже в ванной, не говоря уже о комнате гостя, увешанной клеенками с пола до потолка.
Паустовский выздоровел, у него уже были силы слушать и расспрашивать Кирилла о забавном и не похожем на других художнике с почти итальянским именем —Пиросмани.
Ну а когда Паустовский окончательно пришел в себя, то обратил внимание и на жену Кирилла, которая в скором времени стала уже женой самого Константина Георгиевича. Зданевич не только не обиделся на друга, оказавшегося "вдруг", а был ему несказанно благодарен, потому что в скором времени встретил главного человека своей жизни — Ольгу Петрову, "клубнику со сливками", как он ее называл за красную чалму над бледным после тифа лицом, такой он увидел ее на балконе дома на улице Грибоедова.
Когда спустя девять десятилетий я оказался в том же доме в гостях у потомков приютивших Петрову семьи Чолокашвили, первым делом спросил у хозяйки, может ли она мне показать, хотя бы примерно, где находился балкон с сидящей на нем Ольгой. Хозяйка обиделась: "Зачем примерно? Мы сейчас выйдем с вами на тот самый балкон, все не доходят руки его отремонтировать".
Да, Тбилиси – это наглядный пример, когда недостаток средств не губит, а, наоборот, спасает историю. Появись в стране шальные деньги от какой-нибудь нефти, вряд ли домики с деревянными лестницами и балконами сохранили свой первозданный вид.
Один из самых дорогих для меня балконов — на доме самих Зданевичей. Я стою на засыпанных цементом, словно покрытых сединой ступенях, и вспоминаю. За девять лет моей жизни в Тбилиси уже, получается, есть кого вспомнить.
Мирель Кирилловна Зданевич! Едва я услышал от тбилисских приятелей сочетание ее имени и фамилии, спросил, не имеет ли отношение Мирель к тем самым братьям. Получив ответ, что не просто имеет, а родная дочь Кирилла, попросил телефон, и через день уже был в гостях. Не сразу, но мы нашли общий язык, и мне повезло уговорить Мирель Кирилловну надиктовать свои воспоминания — о родителях, Паустовском, Пиросмани и том доме на улице Бакрадзе.
Как правило, через несколько минут после моего прихода хозяйка произносила русскую поговорку: "Ну, соловья баснями не кормят", уходила на кухню, откуда возвращалась с подносом, уставленным чашками с кофе и всевомозжными сладостями.
А затем садилась в свое любимое плетеное кресло и принималась за рассказ. Каждый раз такой интересный, что по дороге домой я хранил стойкое молчание, не вступая ни в какие разговоры с попутчиками, боясь расплескать те дорогие истории, в которые меня посвятила дочь и племянница знаменитых Зданевичей.
При первых встречах, буду честен, мне несколько раз хотелось поправить Мирель Кирилловну: мол, в интернете и в книгах это событие описано по-другому. Но я вовремя сдерживал себя, в конце концов осознавая невероятное — передо мной сидит непосредственный свидетель событий, о которых историки и журналисты писали лишь понаслышке.
В день знакомства Мирель Кирилловна строго предупредила меня: "Только не спрашивайте меня про Пиросмани. Об этом вам лучше почитать в книге. И про Илью Зданевича не спрашивайте, о нем тоже все написано".
Но в итоге, конечно же, мы говорили обо всем, не обходя стороной ни судьбу родного дяди моей собеседницы, ни истории, связанные с Пиросманом – именно так братья называли обожаемого ими художника.
Это была удивительная семья. Хозяин дома Михаил Зданевич родился в семье высланных на Кавказ участников польского восстания за независимость от России. Михаил поселился в Тифлисе и стал преподавать в гимназии французский язык.
В столице Грузии он женился. Его избранница выросла в семье состоятельных поляков Длужанских и только в сорок лет, после того, как ее разыскала родная сестра, узнала о том, что на самом деле ее родителями были грузины и ее фамилия — Гамкрелидзе.
Первым ребенком у Михаила и Валентины Зданевич стал мальчик, которого назвали Кириллом. Два года спустя родители ожидали пополнения. Они даже не сомневались в том, что на этот раз родится девочка. Но в 1894 году на свет появился Илья.
Валентина, страстно мечтавшая о дочери, не собиралась мириться со столь неожиданным поворотом дела и воспитывала Илью, как девочку.
Годы спустя Зданевич-младший запишет в своих воспоминаниях: "Меня одевали девочкой. Мать не хотела примириться с тем, что у нее родился сын вместо дочери. В дневнике ее записано: "Родилась девочка — Илья, волосики — черные, цвет — темно-синий". Поэтому я носил кудри до плеч. Каждый вечер моя няня Зина делала груду папильоток, снимая по очереди книгу за книгой с полок дедовской библиотеки, и я проводил ночь с несколькими фунтами бумаги на голове. Так с полок исчезли Пушкин, Грибоедов, Державин, Гоголь. Во сне эти писанья входили мне в голову, и я постепенно становился поэтом".
Несмотря на своеобразную манеру воспитания, Илья вырос большим ценителем женской красоты, имел репутацию "бабника" и был трижды женат.
Спустя годы вместе со старшим братом Кириллом Илья стал одним из самых передовых художников наступившего ХХ столетия…
Отец братьев, Михаил Зданевич, окончил Сорбонну и жил одно время в Париже. И сыновей воспитывал в лучших европейских традициях — обучал языкам (он сам, кроме родного польского и французского, в совершенстве владел русским, грузинским, армянским и азербайджанским языками).
После окончания Первой тифлисской гимназии братья Зданевичи отправились в Петербург. Кирилл поступил в Академию художеств. Илья — на юридический факультет университета. А еще стал футуристом.
В 1913 году в Политехническом музее в Москве Илья прочитал доклад "Футуризм Маринетти", в котором озвучил "мотив башмака". Поднявшись на трибуну переполненного зала, молодой человек продемонстрировал публике башмак, заявив, что это — самое прекрасное на земле. Так как "именно башмак дает возможность потерять связь с землей".
Кирилл Зданевич в это время уже находился в Париже. Да и куда было ехать человеку, решившему стать художником. В Париже он мог позволить себе думать только о творчестве. На одну из его выставок в столице Франции пришел Пабло Пикассо. Увидев работы Зданевича, он прямо на холсте написал: "5 +".
Дочь Зданевича Мирель потом спрашивала отца, где эта картина с оценкой Пикассо. Он ответил, что все осталось в Париже…
Сам Кирилл Зданевич записал воспоминания об этом событии. Отпечатанные на пишущей машинке разрозненные листы его до сих пор неопубликованной книги хранятся в семье художника.
"Гордости моей не было предела, — писал художник. — После выставки племянник Оскара Уайлда, мой друг Ллойд, повел меня к портному Де-Лазари и скомандовал: "Одеть мусье Сирила". Я окончательно превратился в парижанина".
Конец мирной жизни пришел в 1914 году — началась мировая война. Кирилла вызвал русский посол и сказал ехать на родину. Зданевич поехал с удовольствием – дома его ждали родители. И коллекция Пиросмани.
(продолжение следует)
