Ее "Оранжевая песня" стала путёвкой в творческую карьеру и, вместе с тем, визитной карточкой. Даже сегодня, спустя 50 лет, зал подхватывает песню с первых нот и начинает дружно ее напевать. При этом не имеет значения, в какой из бывших республик Советского Союза она звучит, потому что песню знают все.
"Оранжевая песня" — больше, чем песня, она символ другой, огромной страны и общего прошлого. Ну, а исполнительница песни Ирма Сохадзе навсегда осталась в памяти всех жителей бывшего Советского Союза "оранжевой девочкой". Сохадзе, внукам которой сегодня столько же лет, сколько было ей, когда о поющей девочке узнал весь СССР, рассказала Sputnik, как изменились за 25 лет искусство, система ценностей и люди. А также о том, что безвозвратно утеряно, а что — приобретено.
- Ирма, успех к вам пришёл слишком рано. Спели шутливую песенку и проснулись наутро знаменитым советским ребёнком…
— Я очень хорошо пела с годовалого возраста. Потом уже в семье вспоминали, что я сама себя убаюкивала и так засыпала. Эка Мухадзе, папина приятельница-пианистка, послушала меня-двухлетку и сказала – надо ее выводить в свет. И вот мне было около четырех лет, когда я выступила по телевидению, только не спрашивайте, по какому, потому что тогда было одно-единственное и располагалось оно на фуникулёре. И даже вещало оно не каждый день.
Боже мой, какие это были времена! Соседи собирались у тех, у кого была роскошь – телевизор, и смотрели все передачи вместе. Я спела одну итальянскую песню и грузинскую песню Мэри Давиташвили. А наутро проснулась знаменитой, это был такой фурор! Все, у кого был доступ к телевизору, меня увидели — наверное, пол-Грузии. И всем очень понравилось, потому что это было в диковинку, дети ведь тогда массово не пели с экрана, не то, что сегодня – каждый второй звезда…
- Сегодня возможностей для проявления таланта в детском возрасте гораздо больше…
— Другой вопрос, что количество не всегда перерастает в качество. Запоминающихся имён сегодня нет. А меня тогда увидел Сосо Тугуши – руководитель оркестра Государственного Политехнического Института, проще — ГПИ. Наутро он встретил моего папу, они были коллеги, вместе преподавали в ГПИ – Сосо на кафедре химии, а папа был доцентом кафедры строительной механики. И вот Сосо ему говорит: "Слушай, ты случайно не знаешь эту девочку – твою однофамилицу. Она вчера пела итальянскую песню, весь город о ней говорит". Папа ему – а для чего она тебе? На это Сосо сказал: "Я хочу ее сделать солисткой нашего оркестра". Вот так и получилось, что я стала самой маленькой солисткой оркестра. Причём, самое забавное, что меня в течение года ставили на стул. И не потому, что кто-то придумал мне такой образ, а потому, что тогда не было журавликов (микрофон, который складывается в размерах). Папа где-то через полтора года, когда у меня уже были интенсивные концерты, догадался и срезал один из таких шестов. И мы ходили на все концерты со своим станком.
… А через несколько лет меня послушал мой дорогой дядя Котик, Константин Викторович Певзнер (советский композитор, дирижёр, заслуженный деятель искусств Грузинской ССР — прим. ред.). Он пригласил меня, девятилетнюю девочку, стать солисткой основанного им ансамбля "Реро". Это был пик. Тогда все воспринималось именно так. Концерты ГПИ, концерты "Реро" – этим жил город.
- Сегодня такие вещи не воспринимаются так событийно…
— Возможно, потому, что сегодня всех этих музыкальных шоу и детей, участвующих в них, очень много. Тогда количественно всего было меньше, но качество было выше, намного…
- А меньше было за счёт цензуры?
— А вы знаете, я нечего не имею против цензуры в хорошем смысле этого слова. Если бы она была, мы элементарно не слышали бы ругань ежедневную из наших ящиков. Что фильмы, что сериалы, даже телеведущие себе иногда позволяют. Это, наверно, примета времени, с которой мы не можем бороться и которую мы должны принять как данность времени. Не хочу никого обидеть, но мне кажется, что это уже пробелы в воспитании. Я не могу, например, часто использовать бранные слова. Даже когда своим родным пересказываю какую-то историю, эту ругань опускаю.
- Ваша карьера складывалась удачно. Но ведь были и те, чей путь на музыкальный олимп был выстлан шипами. Трудно ли было попасть на сцену, если не было знакомых, денег, связей?
— Я не помню, чтобы меня по звонку включали в концерт. Безусловно, у других такие ситуации были. Да, это было, но, несмотря на это, не было определяющим фактором времени. Иначе не было бы столько талантов.
И я сомневаюсь в том, что сегодня нет "звонков". Людей продолжают принимать на работу по звонку, блату, знакомству. Раньше была коррупция, а сегодня непотизм … или реклама.
- Можете назвать приметы сегодняшнего времени? Говорят, вместе с теми годами ушло поколение романтиков и идеалистов?
— А вместе с ними и энтузиастов. Не знаю, отдельная ли это каста, или имеет какое-то отношение к ним. Я сама энтузиаст. Все мои современники были великими энтузиастами, и предшественники были такими. Возьмём ту же "Оранжевую песню", когда три гениальных человека — Константин Певзнер, Григорий Горин и мой дорогой дядя Аркаша (Аркадий Арканов) — написали для девятилетней девочки хит. И это не могло быть иначе, потому что трое гениальных людей не делают что-то просто так.
Арканов и Певзнер позвонили моему папе и сказали, приведи девочку, или мы придём, чтобы она послушала песню. Константин Певзнер начал наигрывать мелодию и все смотрел на меня, он очень ждал моей реакции и волновался, понравится ли она мне. Я была резким ребёнком, никогда не пела песни, которые мне не нравятся. И вот когда я в конце заулыбалась и сказала, что песня хорошая, они облегчённо вздохнули. Это были люди другой породы. Они были супер-профессионалы и супер-энтузиасты. Поэтому, когда сегодня говорят, что энтузиазм – черта непрофессионализма, это меня ужасно коробит.
- С момента распада союза прошло 25 лет. Если оценивать масштабно, то мы с развалом СССР больше приобрели или потеряли?
— Номинально ли, не номинально, но мы получили независимость. А значит, вольны решать, куда нам идти, заходить в какие-то блоки, альянсы и так далее. И это, конечно же, самый положительный момент, но вместе с тем мы заплатили за это непомерную цену, потеряли наши территории.
Мы получили так называемую свободу, но мы не свободны в своём выборе. Нас не пускают в свободное плавание. Нам постоянно чинят препятствия. Да, геополитическое положение. Но надо, наверное, привыкать и выходить с меньшей кровью из этого. Это вопрос, который не могут решить большие политики, а уж я точно не смогу его как-то решить. Единственное, что я могу и хочу сказать — это то, что я была большую часть своей жизни "оранжевой девочкой" и пела для всего Советского Союза. И мне страшно больно от того, что я не могу сейчас продолжать делать то же самое. И не потому, что я постарела и плохо пою, нет, это идеологический момент. Мы потеряли друг друга.
- Принято считать, что культура объединяет, разве не так?
— К сожалению, нет. Я думала, что да, но вот последние годы убедили меня в обратном. После 2008 года я один раз, это было в 2013 году, поехала в Москву. То было 13 января 13-ого года, оркестр Вивальди пригласил меня в десятый раз, я уступила уговорам и поехала. И у нас был концерт в зале Чайковского. Я вам передать не могу, когда на скрипке заиграли первые аккорды "Оранжевой песни", в зале такое творилось! Слушайте, ведь 50 лет прошло, а они помнят слова этой песни!
Я пела в тот день грузинские песни, пела из репертуара Клавдии Шульженко. То был дивный вечер. Реакция зала была ошеломляющая. Я плакала и с трудом пела. В тот момент на уровне эмоций это было прекрасно. А просыпаешься наутро, и половина Грузии тебя ругает. Мол, почему ты пела в Москве… Ни на йоту ничего не меняется. В этом и состоит трагедия. Политики могут влиять на наши действия, а мы никак не можем. Как бы мы ни старались сдвинуть или соединить, а воз и ныне там, как говорится. И потому все эти разговоры о том, что культура может влиять на действия политиков, и она объединяет, неправда… Культура абсолютно бессильна. Население не влияет на решения политиков.
- Какие коррективы внес распад Союза лично в вашу жизнь, как это отразилось на вашей творческой карьере?
— В 1988 же году я поставила в театре оперетты в Москве свою моно-оперу, которую мне заказали. Отыграли шесть спектаклей, а потом в Тбилиси случилась трагедия 9 апреля, разгон армией митинга, погибли люди. И с этого момента все оборвалось, а я была занята в главной роли. После тбилисских событий и протестной волны я не могла больше ездить в Москву. А это был большой проект, с серьезным оркестром, не приедешь месяц, два, три, и выпадаешь из репертуара. Произведение было очень интересное, и вовсе не потому, что мое. Многие тогда отмечали, что это новый жанр – сплав эстрады и классического жанра. Серьёзная и сложная для исполнения музыка была. Это реальный пример того, как политика вмешалась и повлияла на мою судьбу…
- Как считаете, вы нашли себя за эти 25 лет перемен?
— Когда-то я была типичным советским ребенком. Мы учились и верили в светлое будущее, и даже в светлое прошлое. И воспринимали все без ревизии, как Библию. А потом случился распад, и, что скрывать, был момент, когда я потерялась во всем этом, не могла понять, что хорошо, а что плохо. Прояснялось все это постепенно. Многие не сориентировались, куда нужно плыть, и они до сих пор ностальгируют по той жизни.
В свое время у меня был выбор – остаться в Грузии или уехать в Москву, и я знала, что была бы там востребована. Кому-то может показаться, что я потеряла многое, что не поехала, но это был мой выбор. Все мои коллеги, которые уезжали в Москву, теряли свои семьи здесь и обзаводились там другими. У меня приоритеты были чётко расставлены, без всякой политики. На первом месте – семья. У меня бы не вышло жить на два фронта. Делать успешную карьеру в большой стране, жить там, в Москве, а муж, которого я люблю, жил бы в это время в Тбилиси, нет, не получилось бы… И нисколько не жалею, что не пошла по другому пути, не пожертвовала семьей ради известности. Я в свои сегодняшние почти 60 лет довольна собой и своей жизнью. И пусть я больше не "оранжевая девочка", но даже наедине с собой у меня нет никаких сожалений.
