У каждого из нас есть в родном городе любимый район, улица, двор. Место, в котором городской ритм совпадает причудливым образом с твоим собственным жизненным ритмом. Для меня это проспект Плеханова, коим был современный проспект Давида Агмашенебели в советские времена. Уже лет 30, как я живу на окраине города. Нет ни того итальянского дворика, в котором родилась, ни тех магазинов, в которые снаряжала за покупками мама. Нет и того игрушечного рая, перед витриной которого я застывала в немом изумлении и где бабушка купила мне заводного медведя, ленивого поедающего из бочки мёд. Нет многого из того, что некогда являлось частью детства и живет теперь только в воспоминаниях.
И тем не менее каждая моя вылазка в любимый район – это встреча с самой собой, той, которая слонялась с дворовой ватагой ребят по закоулкам, ходила в кинотеатр на просмотры мультфильмов в собачий переулок, он так и назывался. Бегала по этажам старого здания школы, ныне министерства образования. И сколько бы лет ни прошло, как бы проспект ни менялся, он будет оставаться абсолютно моим, близким и родным на молекулярном уровне. И любое событие, происходящее в этом районе, будет оцениваться, по всей видимости, пристрастно. Негативное — посягательством на личное, позитивное — как предмет гордости.
К слову, реставрация той части проспекта, которая начинается от метро Марджанишвили и заканчивается площадью Саарбрюккена (в народе ее настойчиво продолжают называть Воронцовской) вызывает почти ребяческий восторг. Я бы назвала эту часть проспекта Монмартром с грузинским акцентом. Мне не доводилось гулять по Монмартру, но почему-то кажется, что он должен выглядеть именно так. Живописные улочки, уходящие от проспекта, маленькие магазинчики, кафешки – и во всем европейский лоск. Так ведь строили-то эту часть Тифлиса немцы!
А дома… Они, как люди, сменившие в одночасье свои старые лохмотья на новые, дорогие наряды. И ты вдруг обнаруживаешь под этим отрепьем особ благородных кровей. Самым же величественным и вальяжным из них можно считать дом с орлом. Тот самый, который построил купец первой гильдии Эраст Чавчанидзе.
Тайны загадочного особняка
Дом, построенный Эрастом Чавчанидзе в 1903 году, один из самых красивых в этой части проспекта. Каким он был до реставрации, уже никто не помнит, а вот каким стал после нее, можно рассказывать долго.
Построенный в стиле модерн дом покрасили в бежево-кирпичный цвет, укрепили его, поскольку он долгое время уже находился в аварийном состоянии. Обновили подъездную роспись, сделанную, как говорят, флорентийским художником, и водрузили на верхотуру дома орла. Когда, в каком году покинул орел свое насиженное место, доподлинно неизвестно. Возможно, птичка вызвала у какого-нибудь большевистского функционера едкие ассоциации с символикой империи, и ее заточили в чердак.
Невероятно, но факт! Птица прожила там энное количество лет, до тех самых пор, пока наши художники-реставраторы не обнаружили эту реликвию и не вернули вскормленного в неволе, уже немолодого орла на крышу.
Но, это не единственная находка, сделанная во время осуществления реставрации этого дома. То, что трехэтажный особняк использовался также в качестве доходного дома, специалисты-историки знали давно, а вот то, что на первом этаже дома располагалась торговая лавка, установили только в процессе работы над ним. Как рассказывает художник-реставратор Георгий Хеладзе, работавший над восстановлением дома Чавчанидзе, вывеску торговой лавки он обнаружил под тройным слоем краски. И если бы надпись не представляла бы большой ценности, он не стал бы ее спасать. Лавка называлась "Люксембургский анфант" — именно эту надпись обнаружил реставратор.
"В те времена в Тифлисе любое дочернее предприятие звалось анфантом, от французского слова "enfant" (ребенок), — рассказывает Георгий Хеладзе. — В лавке продавали вино, производимое немецкими колонистами из Болниси. Учитывая тот факт, что Эраст Чавчанидзе имел тесные связи с немецкими производителями, мы выстроили предположение, что вино он получал оттуда. До советизации Грузии немецкая колония имела другое название – Катариненфельд. А вот после прихода к власти большевиков поменялись названия как улиц, так и городов. И Катариненфельд превратился в Люксембург, названный так в честь немецкой коммунистки. По всей видимости, надпись на вывеске был сделана после советизации".
Ну, а маленькое слово "колхоз" на той же вывеске, как объясняет Георгий, приписали гораздо позже, скорее всего, в период коллективизации. Реставратор говорит также о том, что его предположения остались бы всего лишь предположениями, если бы их не подтвердила внучка Эраста Чавчанидзе. Тамрико Чавчанидзе живет на третьем этаже дома, в комнате, выделенной некогда ее деду большевиками. Правда, за последние годы, ее сыну удалось выкупить у соседей еще несколько комнат.
Отнятая мечта
Эраста Чавчанидзе родители привезли из региона Имерети в Тифлис совсем ребенком. Отец оставил его в одной из пекарен, чтобы парень научился ремеслу. На первых порах мальчик работал уборщиком. Ночевал там же, в сторожке. И это чуть не стоило ему жизни. Как-то ночью в пекарне случился пожар, видимо, не до конца загасили в печи дрова. А он, утомленный делами, спал и ничего не чувствовал. Но все обошлось, помощь подоспела вовремя, и Эраста спасли.
Некоторое время спустя парень начал работать в галантерейном магазине у немецкого предпринимателя. Эраст бы настолько способным, что через шесть месяцев заговорил на немецком языке. Хозяин галантерейной лавки, принимавший самое искреннее участие в судьбе мальчика, решил послать его в Германию для получения образования.
Учеба в Лейпциге и Дрездене сказалась на Эрасте самым благотворным образом. Впитав европейскую культуру, он задумал организовать свой собственный бизнес и построить себе красивый дом. Мечтал, чтобы это был большой и построенный в европейском стиле дом. Эраст был целеустремленным смолоду. Мог перебиваться на хлебе и воде, чтобы собрать требуемую для какого-то предприятия сумму. Поэтому предаваться бесплодным мечтаниям не собирался.
По завершению обучения мануфактурному делу Эраст вернулся в Тифлис и открыл свой торговый дом, который находился в торговых рядах Манташева. Влиятельный и успешный бизнесмен, привлекательный мужчина, чем не завидный жених? Связать себя узами брака Эраст решил в 32 года. Его избранницей стала дочь состоятельного купца Топадзе — Майсурадзе. Девушке на момент бракосочетания было 18 лет. Изначально то был скорее рациональный шаг. Но со временем между супругами возникло настоящее чувство. Об этом свидетельствует переписка между супругами, хранящаяся в семье и по сей день, как одна из самых дорогих реликвий. Эрасту по долгу службы часто приходилось бывать в Германии, поэтому супруги общались в эпистолярном жанре.
Вскоре после заключения брака на свет появился первенец — Михаил, отец Тамары Чавчанидзе, потом родилось несколько мальчиков, из которых выжил только Константин. Супруги очень хотели девочку, поэтому, когда супруга Эраста в очередной раз осталась беременной, в доме приготовились к женскому появлению. Но в те времена в городе свирепствовала страшная болезнь – испанка. Эпидемия унесла жизнь матери и новорожденной девочки. Хоронили молодую женщину, ей тогда было 32 года, с особой помпезностью. Как писал в своих мемуарах сын Эраста Константин, катафалк, запряженный четверкой белых коней, доставил гроб матери с ребенком к фамильному склепу.
Эраст тяжело перенес смерть супруги и больше не женился. Он целиком ушел в работу, а заботу о детях взяла на себя мать его жены. Женщина не чаяла в них души и дала детям блестящее образование. С мальчиками занимались лучшие гувернеры, которые всесторонне образовывали и развивали детей. Уже в совершеннолетнем возрасте молодые люди свободно говорили на нескольких языках.
Судьба успешного предпринимателя и мецената оказалась к нему жестока. Он потерял все: жену, бизнес, дом, построенный своими руками. Он строил его 20 лет. При этом строил на ссуду, взятую из банка. А конфисковали его через три дня после того, как он вернул банку ссуду. Усмешка судьбы. Дом отобрали, даже не потрудившись придумать более веские объяснения, нежели неспособность содержать его — крыша дома требовала новой краски. Так, в одной комнате некогда его собственного дома и жил с семьей Эраст. О том, что должен был испытывать человек после таких ударов судьбы, можно только догадываться.
По рассказам сыновей, он был человеком суровым, но болезненно честным и справедливым. Оставшись не у дел, Эраст теперь садился за свой мраморный стол, раскладывал пасьянс и пускался в философские размышления. Часто повторял, раз они остались живыми, то просто обязаны справиться с этой общей на всех бедой. Сам он справиться с ней до конца, видимо, не сумел. Эраст Чавчанидзе ушел из жизни в возрасте 60-и лет.
Оптимизм как генетический код
В квартиру, которую большевики выделили купцу первой гильдии, мы попадаем со двора. Когда-то, в середине этого маленького, уютного и типично тбилисского дворика помещался красивый бассейн. Но со временем жильцы дома, мотивируя это теснотой и отсутствием места для машин, его снесли… Внучка Эраста Чавчанидзе приветствует нас на балконе и ведет в комнату, где коротал свои последние дни влиятельный купец. Книжные полки, картины, рояль… и фотографии самого Эраста.
Тамара родилась в год, когда ее дед ушел из жизни, в 38-ом. По ее собственным словам, лет до 40 о своем происхождении и судьбе деда не задумывалась.
"Лишь с годами я стала много думать об Эрасте, как, должно быть, ему было сложно и больно. Стала находить с ним много общего. Меня роднит с дедушкой то же болезненное чувство справедливости, доброта и генетический оптимизм. В нашей семье никогда никто не унывал от выпадавших на его долю испытаний, наоборот, встречали их с юмором и относились к ним, как к временным недоразумениям. Когда в доме единственным блюдом бывала похлебка из фасоли, члены семейства усаживались за стол и, предлагая друг другу фасоль из супницы от сервиза на сорок персон, который дедушке преподнесли в качестве свадебного подарка его немецкие друзья-партнеры, говорили: "Сациви сегодня вышел особенно вкусным". При этом все дружно смеялись".
Отец Тамары, Михаил Чавчанидзе, был известным в Грузии хирургом-педиатром. По рассказам дочери, помимо того, что он был высоким профессионалом, он был удивительным человеком. Днем работал в больнице, а вечерами садился за рояль, припорошенный сегодня строительной пылью, и начинал играть. А играл он Брамса, Рахманинова, Шопена…
"В один из таких вечеров мама вошла в комнату, папа играет, полностью увлечен произведением. И мама, всплеснув руками, ему говорит: "Миша у нас крыша протекает, на рояль капает, а ты этого даже не замечаешь"! И тут папа встал, раскрыл зонт, поставил его на то место, где протекало, и продолжил играть".
Тамара вспоминает и другой эпизод. Им жилось в военные годы тяжело, денег не хватало, и отец, владеющий, так же, как и дедушка, несколькими языками, подрабатывал преподаванием русского языка. Он обучал языку соседа, который при удобном случае называл его попрошайкой. Михаил Чавчанидзе и на это смотрел с неким снисхождением. И лишь соседи раз пристыдили обидчика, назвав его поведение недостойным. Отец Тамрико был больше погружен в себя, его не особо заботило, что говорят соседи, окружающие и так далее. Мама Тамрико рассказывала, как, собираясь на работу, Михаил надел на ноги калоши, которые пристегивались резинами. И вот уже в дверях она заметила, что резинки на обоих калошах у супруга разного цвета. "Ты хотя бы одного цвета резинки приделай, Миша, — вздохнула она сокрушенно, на что он махнул рукой и побежал на работу".
Провожая нас, уже на лестницах, Тамара роняет как бы невзначай: "Знаете, когда я, бывает, вытираю пыль с перил на лестницах, дедушка, словно меня благодарит. Мне так кажется… Я почти чувствую его присутствие…"
