Уже совсем стемнело, когда я подошел наконец к этому дому. Много раз проезжал мимо, как-то раз остановился и прочел выкрашенную серебряной краской мемориальную доску с барельефом и текстом — здесь с ноября 1851 по январь 1852 года жил Лев Толстой и работал над своей первой повестью "Детство". Получается своего рода круглая дата – 165 лет назад Толстой покинул Тифлис.
Теперь мне хотелось перешагнуть порог этого дома и увидеть, сохранилось ли что-то, что застал и сам знаменитый постоялец. И я увидел! Кажется, в этом двухэтажном особняке за прошедшие сто шестьдесят лет не изменилось ничего. Конечно, во времена Льва Николаевича на первом этаже не было никакого салона свадебных платьев, а перед окнами на втором не висели кондиционеры. Но ходил Толстой явно по этой деревянной лестнице и Тифлис видел явно из этих старых окон, пусть и с новыми теперь стеклами. Раньше, когда я проходил по проспекту Давида Строителя, одной из центральных улиц левобережной части города, мне казалось — как шумно начинающему писателю было здесь жить. Забывал, что дело-то происходило в середине позапрошлого века.
Хотя даже шум, если он и был, а Михайловская улица, так она называлась в XIX веке, и тогда не была тихой, жизнь в немецкой слободе била ключом, экипажи ездили, горожане направлялись в расположенный неподалеку сад Муштаид, вряд ли мог помешать. Потому что в доме был балкон — нужно только подняться по лестнице на второй этаж. С улицы балкон не виден, чтобы на него попасть, надо войти в подъезд.
Был вечер, внутренний двор был темен, только за парой освещенных окон двигались профили собиравшихся, как мне показалось, ужинать жильцов. И на мгновение фары въехавшего авто показали мне оранжевые пододеяльники, развешенные на веревках.
Но какой вид открывался с этого балкона, вид, который наверняка видел и сам Лев Николаевич. Во всей красе представала Святая гора с подсвеченным и оттого издали напоминавшим свечу храмом Святого Давида. Столько лет прошло, сколько, казалось бы, могло появиться строений, закрывающих этот вид. Город за полтора века разросся, как и любая столица, кое-где обезобразился высотными башнями, а вид с балкона дома Толстого оставался прежним.
И сразу представлялось утро писателя. Теплая тифлисская осень, переходящая в такую же благодатную зиму, золото виноградных листьев на вязи, опоясавшей балконы лозы-хозяйки, громкий говор соседей, переходящих друг к другу по балконам. В квартире молодого офицера, а Толстой приехал на Кавказ служить, на столе — рукопись. А вдалеке, на Святой горе, монастырь и грот с могилой Грибоедова, навсегда вернувшегося в любимый город всего каких-то двадцать два года назад.
Сразу по прибытии в Тифлис Толстой заболел и потом три недели лежал в горячке. Но зато когда поправился, сумел насладиться волшебством главного города Грузии.
В одном из писем он писал: "Тифлис — цивилизованный город, подражающий Петербургу, иногда с успехом, общество избранное и большое, есть русский театр и итальянская опера, которыми я пользуюсь, насколько позволяют мои скудные средства".
В декабре весь Тифлис обсуждал появление Хаджи Мурата, наиба казавшегося непобедимым Шамиля. Хаджи Мурат целых десять дней провел в Тифлисе и даже бывал в Опере, где его мог видеть Толстой.
Когда сорок пять лет спустя Лев Николаевич стал писать свою знаменитую повесть, наверняка ему помогали не только архивные изыскания. Положительно не зря оказался он в Грузии, где раздумывал остаться навсегда. Об этом – в его письме: "Я твердо решил остаться служить на Кавказе. Не знаю еще в военной службе или гражданской при князе Воронцове".
В итоге Толстой из Тифлиса уехал. Но потом не раз вспоминал. Да и как иначе, этот город не отпускает никого.
И вот прошло столько лет. И уже я стоял на балконе старого дома в бывшей немецкой слободе. Вокруг чернела подступающая грузинская ночь (название последней незаконченной пьесы самого Грибоедова), на Святой горе все так же горела свеча храма, и я тоже подумывал, а не остаться ли в Тбилиси навсегда.
Такие мысли приходят здесь многим путешественникам. Ну такая же красота кругом! И какой за всем этим шлейф истории!
