С дядей Рубиком я познакомился, когда мне было три года. Как это происходило, я не помню. Он сам как-то сказал мне об этом, когда я пребывал уже в подростковом возрасте.
Левая рука, там, где начинается локоть, и до запястья, была покрыта у него расползшимся бурым пятном, которое крест-накрест пересекалось двумя глубокими рубцами. Время от времени возникала боль – ноющая, острая, преследующая. Бывало, продолжалась она, не затихая, несколько часов.
От этого состояния дядя Рубик избавлялся двумя способами: либо накладывал компресс из травяных настоев, если приступ заставал его дома, и торопливо укладывался спать, потому что сон успокаивал руку; либо выпивал стопку водки, что приглушало болевое ощущение, исчезавшее затем каким-то образом само собой.
Дядя Рубик был человеком бедным, но отзывчивым. Особенно это было заметно, когда он приходил к нам, на Серебряную улицу, вместе с двумя другими товарищами моего отца. Пока все они говорили о чем-то своем, дядя Рубик возился со мной и моим младшим братом.
Был случай, когда у меня от неосторожного обращения согнулось лезвие игрушечного кортика, подаренного отцом. Он принес его после моих расспросов о морских сражениях и приключениях, о смелых капитанах и отважных матросах. Я тогда находился под впечатлением книжек, захватывающих воображение, какие в те времена читались всеми охотно и с интересом.
Переживал я нешуточно, не зная, как выпрямить непокорное алюминиевое лезвие. За этим занятием дядя Рубик меня однажды и застал. С кортиком он справился за несколько минут, и я был счастлив, как прежде. А на следующий день он преподнес настоящий сюрприз: вошел к нам, загадочно улыбаясь, и внезапно извлек из карманов видавшего виды пиджака два коротеньких деревянных кинжала, собственноручно изготовленных.
"Держите, на память от меня. Только никого не убивайте, — сказал он мне и младшему брату. — Убивать нельзя – ни людей, ни птиц, ни все живое".
"Не будем", — заверили его мы.
"Финки" были как настоящие. Словно их по заказу изготовил резчик по дереву, мастер этого дела.
В следующий раз дядя Рубик принес нам по "пистолету" и снова напомнил, что стрелять нельзя, потому что это слишком опасно для окружающих.
В праздничные дни, когда устраивались парады, в прежние годы детям покупали красные флажки и разноцветные надувные шарики, и еще изготовленные из фольги и папье-маше мячики на тонкой резинке. Были и другие изобретения для детских забав.
К деревянным планочкам в виде крестов или треугольников крепились многоцветные бумажные украшения с согнутыми кончиками в виде пропеллеров – розовые, зеленые, голубые, желтые, всякие. Бегаешь с ними на вытянутой руке, и тотчас образуется порыв воздуха, приводящий в движение все эти пропеллеры. У кого были велосипеды, те вплетали в спицы ленточки всех цветов радуги.
Все это ярмарочное и счастливое собрание – ликующее, колоритное и пестрое, умноженное на несметное число ребятишек, выплескивалось на улицы и площади в праздничные дни. Именно это в нашем понимании и называлось праздником. Но взрослые часто произносили еще слово "парад", отражавшее некий магический призыв. И мы с братом просились туда, где эти парады проводились.
Отец считал, что детям в той толчее делать нечего. Положение спасал дядя Рубик. Он объяснил отцу и матери, что берет нас с собой, но не на проспект, а на ближнюю улицу, по которой пехотинцы, танки и военные грузовики с пушками и минометами спускаются после шествия по проспекту. Для детского глаза это всякий раз было зрелищем настолько впечатляющим, что радость перемешивалась с оторопью и легким шоком. Помнится, когда мы возвращались домой, дядя Рубик однажды остановился у будочки в скверике, попросил налить и стремительным движением опустошил стаканчик, не закусывая… Потом мы с братом делали то же самое, подражая дяде Рубику, когда принимали внутрь лимонад из рюмок. При этом "закусывали", уплетая мамин торт.
В один из вечеров мы всей семьей собрались за ужином. Были рады, что дядя Рубик с нами. Отец налил вина дяде Рубику и себе. И тут наш благодетель упавшим голосом сообщил, что накануне встретил тетю Магду, маму боевого Андро Нижарадзе.
"Апрель прошел, я у нее побывал, но Магда Алексеевна попросила меня заглянуть на чай и вспомнить еще раз, как это произошло", — сказал тогда дядя Рубик.
Отец не стал его спрашивать – о чем именно просила вспомнить тетя Магда. Он знал эту историю во всех подробностях.
Каждый год, 27 апреля, дядя Рубик приходил домой к тете Магде, матери фронтового товарища, чтобы рассказать ей о последних днях и минутах жизни Андро. Об обстоятельствах гибели ее сына. И дядя Рубик отправлялся к ней почти через весь город. Экономя скудные средства, шел пешком – с улицы Мамацашвили, что в старой части Тбилиси, где когда-то размещались ряды золотых дел мастеров, до улицы Белинского, что в квартале Вере. Пешком – в первые годы, когда у отца моего не было того небольшого "Москвича" первого выпуска, в котором он впоследствии отвозил дядю Рубика. А сам, чтобы не тревожить слишком чувствительную беседу, дожидался его в машине.
Тетя Магда до конца жизни так и не вышла из состояния, именуемого "на грани безумия", если не более того. А то, о чем рассказывал ей каждый год дядя Рубик, я попробую изложить – как смогу.
Понурое утро 27 апреля 1944 года. 23-летний дядя Рубик и его товарищи по взводу, расположившись в окопе, готовились к наступлению. И тут начался внезапный артиллерийский обстрел с позиций противника. Снаряд попал то ли в окоп, то ли куда-то рядом. Дядя Рубик получил ранение, потерял сознание и в таком беспамятном состоянии пролежал неизвестно сколько времени. Было утро, а теперь наступали сумерки. Того дня или следующего, он сказать не мог. Когда пришел в себя, стал выбираться из окопа, но для этого ему надо было преодолеть заслон из прижимавших его к земле трупов. Сделать же это было непросто, потому что левая рука, в которую угодил осколок, исходила кровью.
"Я пытался опереться то на правую руку, то на голову… Вытягивался, сжимался, снова вытягивался… Стряхивал с себя земляных червей… Напрягая последние силы, протискивался через тела товарищей… Наконец пробрался, преодолевая боль и мучаясь отчаянно, к середине окопа… Приподнимись, Саша, — просил одного, не понимая тогда, что человека нет уже в живых. – Кирилл, ты дышишь? – спрашивал другого, приходя в себя… Да ты что, Боря, — старался хоть на этот раз заметить обнадеживающие признаки… Тщетно… Рука болела так, что хотелось ее отрезать… Вытащил из кармана бушлата большой кусок полотна, перевязал локоть кое-как, правой рукой и зубами, чтобы хоть как-то прикрыть рану".
В этой неистовой борьбе за жизнь совсем молодой тогда дядя Рубик и увидел лежавшего в углу окопа Андро Нижарадзе. Воевали они вместе почти три года, знали друг о друге почти все. Домашние адреса запомнили, не записывая.
"То, что это именно Андро, я понял не сразу. Лицо изуродовано, весь в крови. Приподнял его, подхватив за спину. И вдруг скрежетом раздался на несколько секунд хрип, как голос… Это воздух из гортани привел в движение связки… Я обмер… Вокруг тишина и предвечерняя полутьма… И тут этот хриплый голос, словно ниоткуда… И никого вокруг, никого – только трупы…"
"Я боюсь мышей, но в ту ночь я испуга не ведал. Озноб, боль по всему телу, голова трещала. Я выл, стонал до самого утра. Утром появились люди – оказалось, пожилые жители села, называлось оно Крюково, расположенного в километре. С ними были и подростки. Все шли в лес, вроде как собирать хворост и грибы. Помогли захоронить трупы. Документы у погибших ребят были в карманах – военные билеты и все что полагается. В Крюково все сдали в сельсовет. Потом они, уже без меня, вернулись к братской могиле, заполненной землей, и поставили на ней деревянный крест…"
Дядя Рубик вернулся в Тбилиси за несколько месяцев до конца войны и в тот же день отправился к тете Магде. Она знала о гибели Андро, но не во всех, конечно, подробностях. Он рассказал обо всем, но так, чтобы не усугублять ее боль. Когда он пришел к ней в очередной раз, в десятый, наверное, а был год 1954-й, разговор шел все о том же…
Прощаясь, дядя Рубик услышал неожиданный вопрос:
— А где сейчас он служит? – тетя Магда спросила внезапно, интересуясь странным образом, но и с предельно сосредоточенным вниманием.
Дядя Рубик не понял.
— Кто, Магда Алексеевна?
— Да кто же еще?! Мой Андро, конечно.
Дядя Рубик пришел в замешательство. Молчал, словно вспоминая.
— Он сейчас в разведке, в самом Берлине находится, но не может написать ни слова оттуда, — нашелся дядя Рубик.
Тетя Магда облегченно вздохнула.
— Я так и подумала.
И вот дядя Рубик сидел с нами за столом, пребывая в раздумьях. "Что сказать теперь тете Магде?" — обеспокоенно спросил дядя Рубик у отца. К рюмке не притронулся. "Повтори то, что ее тогда успокоило", — ответил отец.
Магда Алексеевна Гассиева дожила до 84 лет, скончавшись в 1982 году. Дядя Рубик, Рубен Александрович Котоян, ушел из жизни в возрасте 58 лет, в 1979-м. Умер он, по удивительному совпадению, 27 апреля.
Деревянную финку, сделанную его руками, я потерял давно. Моему младшему брату свою удалось сохранить – каким-то необъяснимым образом. Я ему очень благодарен за это.
