Буба и Фрунзик – из сочетания двух этих имен складывается (и уже давно) что-то большое, доброе и нерасторжимое – это исторический факт. Говоря о Мкртчяне, автор всегда держит Кикабидзе в уме, и это позволяет ему предложить нижеследующее читателям из Грузии.
Один из эпизодов фильма "Мы и наши горы" снимался в далекой высокогорной армянской деревушке. И все бы хорошо, если бы съемки не срывали производство молока, мяса и другой сельскохозяйственной продукции в местном колхозе имени Ленина.
Дело в том, что, заглушив моторы тракторов и комбайнов, оставив коров недоенными, побросав вилы, косы и другой сельскохозяйственный инвентарь, колхозники сбегались на место съемки посмотреть на ненаглядного Фрунзика. Мало того, сюда же потянулись жители окрестных сел, тоже ведь не отъявленных тунеядцев, а передовиков труда и орденоносцев.
Что делать? Выход нашел сам Фрунзик.
— А давайте, — сказал он, — сделаем, как в мавзолее.
— То есть?
— То есть поставим в центре клуба диван. На нем я. Лежу, отдыхаю. Вечером, после работы народ входит в одну дверь, проходит мимо, смотрит, сколько хочет, и выходит в другую. Условие одно – никаких вопросов мне, как и Ленину, не задавать!
Время – начало девяностых прошлого столетия. Армения в блокаде, армяне заняты революцией. Фрунзик, и в обычной жизни не замеченный в чрезмерной смешливости, необыкновенно угрюм, молчалив, задумчив. Спрашивать нечего – и так все ясно. Вскоре он уедет в Америку, но человек из фильма "Мы и наши горы" без этих гор долго не выдержит. Вернется на родину.
Но уже в другой дом. А тут еще одиночество: дочь, выйдя замуж, уехала в Аргентину, жена, Донара, в психиатрической клинике в Париже, с другой женой развелся, но самое страшное – болезнь Донары передалась сыну, его на какое-то время поместили в ту же клинику, где лежала мать (они даже не узнали друг друга), но помочь юноше врачи не смогли…
Принято думать, что "Мимино", в общем-то, комедия. Но считать Фрунзика комиком, даже выдающимся, это как втискивать в те же рамки Чарли Чаплина, Альберто Сорди или Фернанделя. Зритель смеется, когда смотрит "Ералаш" или КВН, а там, где Фрунзик Мкртчян и Вахтанг Кикабидзе – там надо думать, чтобы своим умом дойти до того, от чего чаще всего не смешно. В лучшем случае грустно.
…Есть люди, с уходом которых города, где они жили, теряют свое очарование. Все, казалось бы, осталось на месте, все есть, и даже кое-что прирастает, но чего-то, все равно, не хватает. Еревану пронзительно не хватает Фрунзика. Уже двадцать четыре года.
Он был удивительно тонким и добрым человеком, даже чересчур добрым, — вспоминает брат Фрунзика, замечательный режиссер Альберт Мкртчян.
— Все имели к нему просьбы и претензии, а он — ни к кому. Брат был истинно народным депутатом, неофициальным, разумеется. Помог тысячам людей — ему ведь никто не мог отказать…
Фрунзика не стало в шестьдесят три года…. Инфаркт. Трагичная ли была у него жизнь? А у какого большого художника она не трагична? Это, наверное, плата за талант, которым их награждает Господь, — утверждает Альберт Мкртчян.
В шестидесятые годы в Армении почему-то запретили на похоронах венки. Оркестр – можно, траурные речи можно, зачитывать телеграммы – пожалуйста, а венки – нельзя! В Ленинакане, где традиции чтут, делали, как было. И вот идет по улице мужичок, несет венок. За ним увязался милиционер – узнать, откуда, для кого, почему? Мужичок слежку заметил, ускорил шаг. Милиционер тоже. Мужичок теперь уже бодрой рысью подбегает к памятнику Ленину и возлагает к нему венок. Блюститель порядка растерянно становится рядом.
— Возьми под козырек, дурила,- подсказывает ему мужичок.
…А хаш в тот день, действительно, был отменный…
