В одной из безликих хрущевок Санзоны (район в Тбилиси — прим. ред.) среди соседей легкой бугристой волной пронеслась новость – Нона Чипашвили опять замуж собирается.
В принципе к Ноне народные массы относились хорошо, любили и уважали как хорошую соседку. Всегда вежливая, безотказная, деньги на сборы за свет по подъезду всегда давала без затяжек, бегала по соседям делать уколы, когда просили. Чего же еще? Ах, да, здоровалась всегда первой и не прочь была поболтать о том, о сем при встрече на общих маршрутах.
Но было одно внушительное "но".
Нона, 45 лет от роду, средней, радующей глаз, фигуристой комплекции, была два раза замужем. Детей завести не ухитрилась, хотя и прилагала к этому разные усилия врачебного характера.
Первый ее муж, кахетинец Бондо, оставил о себе добрую память, не прочь был посидеть вечерком во дворе и перекинуться в нарды, разбирался в политике (по крайней мере, он считал, что разбирается) и был хорошим гаджевщиком (штукатурщик — прим. ред.). Как-то на душевном порыве загаджевал даже весь свой этаж, и исчезли под его могучей рукой вечные формулы любви местных мальчишек типа "Лаша + Кети = сердце, пронзенное стрелой", которая по размеру напоминала приличное дальнобойное копье. Впрочем, формулы те были еще самой невинной вещью на тех многострадальных облупившихся стенках. Было там и всякое такое, что Бондо, будучи навеселе, начинал выражаться не литературно, проходя мимо. В итоге, как-то взял и профессионально уничтожил всю эту наскальную живопись полувековой давности. До сих пор стенки относительно чистые стоят.
Люди нет-нет да и вспомнят Бондо добрым словом, проходя мимо: " Пусть ему там хорошо будет".
Потом что-то с печенью у него непорядки пошли. Нона бегала юлой по району, выясняла по людям, кто хороший врач и где именно. Ведь не пойдешь с серьезным делом к первому встречному дипломодержателю. Залечат и скажут, что так и было.
Дома Нона перешла на режим готовки повышенной осторожности. Исключила из рациона все острое, жирное, перешла на диетические, безвредные блюда европейской кухни. А в редкие моменты передышки плакала у соседки Изо слезами размером с виноградинки:
— Бедный Бондо так любил аджику и чакапули. Как он мучается, хочет и не может. И я не ем, чтобы не сыпать ему соль на рану.
Давала лекарства по часам скрупулезно, как ее научила бабушка–немка. Давала перетертую морковку и выжимала соки для повышения гемоглобина. Делала все, что могла, как говорится. И все же не уберегла.
Когда Бондо умер, Нона рыдала так, что даже даже сидящая в трауре старуха отвлеклась от своих семечек на противоположной стороне улицы и сказала сочувственно:
— Сына, наверное, бедная оплакивает. Так только по своему ребенку плачут…
Через год, сняв черное, Нона постепенно вернулась к прежней жизни, которая шла вперед и не думала останавливаться. Слишком уж много у нее было внутри неизрасходованной любви и теплоты, которая просилась наружу.
Люди, как известно, тянутся к теплу, как цветы к солнцу. Закон природы такой, не мне вам рассказывать. И на Нону стали опять заглядываться мужчины в возрасте. Ничего особенного она не делала. Не употребляла кричащую помаду, не носила вызывающе открытых маек или подчеркнуто коротких юбок не по возрасту, не рассказывала в компании двусмысленные анекдоты. Ее и красавицей было нельзя назвать. Так, женщина, каких много. Просто была сама собой. И улыбалась не наигранно, от души. Как солнышко из-за серой тучки. (Как тут американцев не вспомнить с их "Keep smiling". Только у Ноны улыбка была не для галочки, а от души.) Что еще о ней сказать? В меру верующая, родителей своих очень любила, а после них — мужа.
Вскоре она как-то автоматически прозаично вышла замуж за Серго. Он был разведен, имел взрослую дочь и хотел пожить остаток жизни в тишине и уюте.
Зажили они тихо и гладко, для себя. Нона еще очень надеялась родить ребенка. Серго к этому вопросу относился спокойно. Типа получится – хорошо, нет – ну и ладно.
Работал он бухгалтером и строил себе планы по карману. Машину купить, дачу в Сагурамо. Там, говорят, участки дешевые, а места – загляденье. Нона ему очень удачно подыгрывала. Причем, с Бондо она как-то технично вела себя в другом стиле, а с Серго – ему под стать. И выходило очень даже гармонично, что, сами понимаете, немаловажно для брака.
Прожили они мирно и гладко лет семь или чуть больше, никто не заморачивался подсчетами, вдруг у здоровяка Серго обнаружился рак.
Нона, забыв себя, водила его по врачам, продавала какие-то заначки из дома, без устали готовила ему любимые блюда, словом, делала все, что должна делать любящая жена.
Умирая, Серго завещал похоронить его рядом с его родителями. Причина была названа такая:
— Нона, ты еще замуж выйдешь, твоему мужу будет неприятно, если будет натыкаться на мою могилу рядом с вашей семьей. Зачем делать человеку больно.
Нона плакала и уверяла, что никто ей Серго не заменит. Причем ни о каком артистизме не было и речи.
Жизнь показала, что ни от чего нельзя зарекаться и незаменимых точно нет.
Через год после ухода Серго соседи стали замечать, что у Ноны по-прежнему блестят глаза и она так же заливисто смеется над анекдотами о сванах, как и раньше, в старые добрые времена.
Первым подсек эти метаморфозы местный стоянщик Эдик:
— О, эта Нона опять замуж собралась! – поделился он наблюдением с мусорщиком Резо.
Резо хоть и убирал участок по утрам, но знал многих жильцов по лицам прекрасно.
Сказать что-то непристойное о Ноне было трудно, но подозрение упало на благодатную почву.
Стоянщик Эдик стал отслеживать движения Ноны, отсветы из ее окнах по вечерам, благо стоял день–деньской напротив ее дома в любую погоду.
Подозрения подтвердились. Раза два Нона прошмыгнула, дробно постукивая каблучками с каким-то незнакомым мужчиной. Объект наблюдения задорно смеялся и называл пришельца запросто:
— Тенго!
— Смотри, как все у нее один к одному, — анализировал туповатый Эдик, опахиваясь зеленым фирменным жилетом с серыми полосками поперек груди. – Все бедняги – мужья на "о". Бондо, Серго и Тенго. Значит, точно скоро замуж выйдет. Совсем совесть потеряла. Где это видано столько раз замуж выходить. Не порядок.
С его длинного языка и пошла по убану (район — прим. ред.) сплетня – Нона поймала нового наивняка.
Местная продавщица хлеба Тамрико, любительница гороскопов и специалист по гаданиям, развила Эдикину мысль совсем в новом направлении:
— Эта Нона – черная вдова. Я читала. Опасная женщина. В себя влюбляет, а потом на тот свет провожает. Вампир энергетический!
— Вай, что ты сказала, — изумился Эдик. – Такое бывает?
— Двое уже умерли – факт, – неумолимо гнула свое Тамрико. – Я в "Подруге" (тбилисский журнал на русском языке — прим. ред.) читала. Такая Анна Ахматова была.
— Кто такая эта Ахматова? – переспросил Эдик – Где живет? В каком корпусе?
— Уже умерла. Поэтесса была.
— Гулящая, да?
— Ты оглох? Я говорю – поэтесса.
— Они все гулящие, – подтвердил Эдик. – Как будто не видел я поэтесс.
— Ты???
— Представь себе, – сказал он загадочно и не стал вдаваться в подробности.
На том экскурс в русскую литературу и заглох. На лице стоянщика отобразилась напряженная работа мысли. Видимо, Эдик заранее содрагаясь от того, что ждет ничего не подозревающего жениха Тенго, сильно нервничал:
— Надо предупредить человека! По-братски жалко. Так хоть поживет еще…. Чуть-чуть… Итак уже в возрасте… У него хорошие глаза… Как у собаки.
У Эдика, несмотря на примитивно-рутинную работу, сводящуюся к нескольким однотипным фразам в день, было горячее сердце и богатое воображение, которое подпитывалось периодическим просмотров ужастиков.
Заговорщики продолжили наблюдения. Судя по курсированию с цветами и довольно крупными "бамбанерками" дело шло к логическому завершению и очередному маршу Мендельсона.
— Что делать? Что делать? – нервничал стоянщик. – Еще немного и все, пропал человек. А нас, мужчин, и так мало. Нас защищать надо.
— А хороших мало вообще! – присовокупила Тамрико, втайне завидовавшая такому успеху черной вдовы. – И что они в ней все находят? Хотя чему удивляться. У мужчин с мозгами всегда было туго.
Потом скосила глаза на Эдика:
— Извини, дорогой, это я не про тебя. Ты мне вообще как младший брат.
— Ему надо сказать! – решительно заявил стоянщик. – Не могу видеть, как человек в капкан идет.
В итоге, Эдик подловил момент, когда Тенго возвращался после очередного провожания Ноны домой, и окликнул его у остановки маршруток.
О чем они говорили добрых полчаса, так и осталось за кадром для остальной публики. Вернулся Эдик на свой пост, который именовался длинно и важно – "менеджер по паркингу" — в глубокой задумчивости. Сказал только безнадежно:
— Камикадзе какой-то…
Говорят, что умная мысль посещает одновременно сразу несколько голов синхронно. Не знаю, как там дело обстоит с метафизической природой явления, но на попытке стоянщика Эдика дело не кончилось.
Новый роман Тенго и Ноны тем временем набирал обороты. Их все чаще и чаще видели вместе. Газетчица Вера, после каждого такого фланирования мимо ее стойки с прессой, бурлила и не могла успокоиться:
— Э, не тот стал наш Тбилиси! Не те уже люди. Мой племянник женщину старше себя на десять лет привел и счастлив. А в Варкетили (район в Тбилиси — прим. ред.), говорят, есть какая–то чокнутая, уже десятый раз замуж выходит по объявлению. Катастрофа!
Сидящая рядом с ней продавщица свечек и икон Дали поддакивала:
— Сказал же наш мама Габриэли: "Настанут последние времена, когда мужчины будут как женщины, а женщины как мужчины". Все к тому идет. А потом антихрист придет и будет всем печати ставить. Кого-то мне этот Тенго напоминает. Не могу вспомнить…
Новая партия защиты мужчин Вера и Дали всерьез увлеклись мини-расследованием, кто такой будущий муж Ноны, и вскоре выяснилось, что Тенго – сосед двоюродной сестры хромоножки Циалы, которая живет на последнем этаже одного из корпусов прямо у метро. Решили действовать через нее. Ибо женщина – великая сила. Не мытьем, так катаньем, но при желании и гору сдвинет с места, если очень захочет.
Вскоре вышеуказанная хромоножка Циала доковыляла-таки до двух заговорщиц и доложила результат воспитательной беседы.
— Любит он ее, девочки. Давно, оказывается, за ней наблюдал. Таксист ее знакомый был и часто Нону со вторым мужем по врачам возил. "Я, — говорит, — два раза был женат, а такой жертвенной жены не встречал. А если и умру, так у нее на руках. Меня не напугаешь всякой там мистикой!".
Тенго и Нона поженились и живут в любви и согласии на зависть окружающим. Тенго пока жив и таксует по-прежнему. На здоровье не жалуется. Говорит всем, что нашел–таки свое счастье. А цифры и подсчеты хороши только в бизнесе, и засорять ими голову в простой жизни – последнее дело.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
