Грибоедов – писатель, Грибоедов – композитор, Грибоедов – дипломат. Все эти ипостаси первого по природной одаренности и второго по хронологической последовательности (вслед за Юрием Боголюбским) исторического персонажа из недлинного ряда наиболее известных русских мужчин, ставших зятьями Грузии, нам хорошо знакомы. В отличие от антипатичного супруга царицы Тамары память об Александре Сергеевиче осталась самая добрая, можно сказать, бессмертная, как и предрекла Нина Чавчавадзе в эпитафии на мтацминдской могиле мужа.
Она не могла не влюбиться в гения, который к тому же при всей своей интеллигентской академичности никогда не был холодноумным сухарем. Тем более, в бурной молодости, пришедшейся на победную для россиян пору после недавно отшумевшей войны с Наполеоном. Служивший в Иркутском гусарском полку юный корнет Саша Грибоедов был шибко горазд на лихие тыловые эскапады: известен случай, когда он в разгар званого бала верхом на жеребце взъехал на второй этаж, а в другой раз во время торжественной мессы в польском костеле по-хулигански сбацал на органе задорную "камаринскую". Романическая тема в жизни молодого Грибоедова тоже отнюдь не была однообразно унылой.
Собственно, изначально покаянным пребыванием Александра Сергеевича на Кавказе, равно как и появлением в его судьбе Нины Чавчавадзе, мы все обязаны опять-таки женщине. Да, ей, небезызвестной балерине Авдотье Истоминой, которая, - это мы вычитали еще у Пушкина, - искусно владела своим телом и высоко закидывала ножки. Помните, в "Евгении Онегине": "…То стан совьёт, то разовьёт, и быстрой ножкой ножку бьёт".
Видимо, не всегда прима-грация исполняла свои головокружительные фуэте-пируэты только на сцене, что в общем-то и вызвало нехорошие подозрения у ее очередного на тот момент сердечного друга, кавалергарда Шереметева. Разобиженный ревнивец вызвал на дуэль нового воздыхателя балерины - графа Завадовского, которому сосед по квартире, Александр Грибоедов, сослужил нелучшую службу, доставив на дом и превратив, как бы сейчас сказали, в девушку по вызову свою близкую знакомую Дуню Истомину.
Метким выстрелом Завадовский отправил Шереметева к праотцам, а секунданты основных дуэлянтов Грибоедов и Якубович, по уговору тоже обязавшиеся выяснить отношения у барьера, перенесли свой поединок на более поздний срок. Он подоспел уже в Тифлисе, куда проездом в Персию секретарь русской дипломатической миссии Грибоедов впервые прибыл в 1818 году. Трагическая гибель Шереметева годом ранее стала для Грибоедова тем водоразделом, тем пограничным событием, после которого, выражаясь словами Пушкина, "он почувствовал необходимость расчесться единожды со своей молодостью и круто поворотить свою жизнь".
Эту жизнь в тифлисском предместье Кукиа мог оборвать будущий декабрист Александр Якубович, за скандальный бретерский нрав разжалованный из корнетов в прапорщики Нижегородского драгунского полка. Ему, великолепному стрелку, в отместку за смерть Шереметева не составило бы большого труда сполна рассчитаться с Грибоедовым. Но он намеренно целился всего лишь в левую ладонь визави-дуэлянта… И стрелял, кстати, первым. Спасибо Якубовичу за тот неточный выстрел! А Александру Сергеевичу спасибо за ответный, если он, конечно, в самом деле тоже намеренно промахнулся… Ох, Истомина, Истомина! Еще одно "шерше ля фам"!
Дальнейшая жизнь Александра Грибоедова, несмотря на иные утверждения злоречивых историков, не оставляет особых сомнений в ее благопристойности. Недоказанная связь с декабристами обернулась, к счастью, только лишь непродолжительной отсидкой на петербургской штабной гауптвахте. Скорому освобождению поспособствовала и служебная характеристика, выданная своему подчиненному генералом Ермоловым, тогдашним главноуправляющим, хозяином Кавказа. В ней коротко сообщалось, что "Грибоедов во время служения его в миссии нашей при персидском дворе и потом при мне как в нравственности, так и в правилах не был замечен развратным и имеет многие весьма хорошие качества".
В 1829 году тот самый персидский двор ополчился против главного хорошего качества дипломата Грибоедова: принципиальная защита международных интересов России стоила ему жизни. Он защищал и защищался с клинком в руке. Но у противника клинков было больше… Душа отлетела, и то, что именно ей принадлежала оставшаяся лежать в тегеранской пыли до неузнаваемости обезображенная плоть, добрые люди определили по простреленному на давнишней дуэли мизинцу левой руки. Круг замкнулся. Получилось почти по Бодлеру: "Постижение прекрасного – это дуэль, на которой художник кричит от ужаса, прежде чем пасть побежденным".
Грибоедов создал прекрасную пьесу, написал прекрасную музыку, пережил прекрасную любовь! И кто знает, если бы не тот поединок на пистолетах в Кукийской ложбине, возможно, мы бы не могли сегодня подняться на Мтацминду и поклониться праху этого замечательного человека. Хотя памятник ему – я почему-то уверен – в нашем городе все равно бы воздвигли. Каждый скульптор счел бы такое право за великую честь. В 1961 году это право досталось Мерабу Мерабишвили. И он осуществил его с честью.
Дуэль
"Сходитесь"! Начиненный местью
В руке бретёра пистолет
Ударил. Эхо над предместьем
Ударило ему в ответ.
С деревьев к небу взвились птицы,
И сквозь завесу облаков
Угадывало небо лица
Стрелявшихся озорников.
И так оно распорядилось,
Что должен был один из них,
Не нарушая Божью милость,
Оставить визави в живых.
Когда не хочется мириться,
То можно выстрелом отсечь
У человека полмизинца,
А полмизинца уберечь
От мстительного ятагана,
И по отметине такой
Найти в трущобах Тегерана
Растерзанный неупокой
Российского Вазир-Мухтара –
Посланца северной страны, -
Под смех персидского дутара,
Под плач красавицы-жены
Через восточные просторы
Перенесенного в Тифлис
И вознесенного на гору
Давида. Ныне сверху вниз
На суету взирает молча
Создатель "Горя от ума",
А сцены для "Грузинской ночи"
Допишет Грузия сама.
И среди них всенепременно
Жизнеспособность обретет
Короткая лихая сцена, -
Та, где задействован бретёр.
Он быстро подойдет к барьеру,
Исторгнет из ствола огонь
И смилостившимся манером
Прострелит гению ладонь.
Но как непобежденный витязь
В давно прошедшие года
Промолвит гений: "Расходитесь!
Спектакль окончен, господа".
Стихи Вахтанга Буачидзе