Россия в Сирии: риски и последствия

Сергей Маркедонов, кандидат исторических наук, доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики РГГУ 

Российское военное вмешательство в конфликт в Сирии продолжается всего неделю. Однако уже сейчас не наблюдается недостатка в прогнозах по поводу возможных последствий такого шага. 

Сирийский конфликт как прецедент

Означает ли сирийская военная операция Москвы выход РФ на глобальный уровень конфронтации с США? Вовлекается ли Россия в суннитско-шиитское противостояние, то есть фактически играет не в свою игру? Может ли на Ближнем Востоке повториться "афганский сценарий"? Ожидать ли россиянам всплеска новых террористических атак в связи с жестким противостоянием так называемому "Исламскому государству" и другим джихадистским структурам?

Все перечисленные выше вопросы, как правило, основываются на прецеденте, который создало российское военное вмешательство в сирийский конфликт. 

Дело в том, что после распада СССР и вплоть до сентября 2015 года Москва вмешивалась в кризисные ситуации и этнополитические противостояния лишь в пределах постсоветского пространства. Так было во время гражданской войны в Таджикистане в 1992-1997 годах, внутригрузинском противостоянии 1993 года, "пятидневной войне" в Закавказье в 2008 году и во время прошлогодней крымской кампании. Многим памятен знаменитый "бросок десантников" (сводного батальона российских ВДВ) из Боснии и Герцеговины в Приштину. Но российское участие на Балканах в 1990-х годов было ограничено миротворческим форматом. Оно не предполагало поддержку одной из сторон конфликтов, как это делали США и их союзники во время косовской операции НАТО. Таким образом, факт российского участия в сирийских событиях действительно является  прецедентом использования вооруженных сил РФ в "дальнем" зарубежье. 

Что же касается гипотетических параллелей с Афганистаном, то здесь следует учесть один важный нюанс. Так называемое "Исламское государство",  контролирующее сегодня сирийские и иракские территории и претендующее на расширение своего влияния по всему миру, еще год назад обозначило Россию в качестве одной из своих целей. Ничего подобного не происходило в канун ввода советских войск в Афганистан. 

Москва в Сирии и на Кавказе

Стоит попутно заметить, что позиция Москвы по Сирии, обозначенная в сентябре 2015 года не открыла чего-то принципиально нового. Еще в 2011 году, когда в этой ближневосточной стране только начиналась политическая дестабилизация, Россия скептически относилась к "смене режима" и перспективам ее демократизации. И не потому, что испытывала какую-то особую теплоту к авторитарному правлению Асада или не видела его недостатков, а из-за опасений, что в условиях военного противостояния победит не тот, у кого сильнее политическая программа, а тот, кто лучше вооружен и организован. В ближневосточных условиях это были различные исламистские силы. К слову сказать, наличие сторонников "Аль-Каиды" в рядах "умеренной сирийской оппозиции" еще в 2011 году публично признавали представители американской и европейской разведки. 

И на территории Северного Кавказа, и в соседних с Россией странах Закавказья есть те, кто уже либо принял присягу на верность новоявленному "халифу" Абу Бакру Аль Багдади, либо влился в ряды "ИГ", как, например, выходец из Панкисского ущелья Тархан Батирашвили (известный, как Умар аш-Шишани). В этой ситуации перед Москвой был выбор: наблюдать за развитием событий издалека, дожидаясь коллапса сирийской государственности и последующего экспорта джихадизма по направлению к постсоветскому пространству, либо превентивное вмешательство. 

Повышает ли это решение риски в сфере безопасности? Конечно, повышает, как и любое политическое действие, связанное с конфликтом интересов. Но представим себе, что на сегодняшний день российская авиация не наносила бы ударов по позициям джихадистских группировок. Избавило бы это Россию от неприятия со стороны "ИГ" и ее сторонников, как на Ближнем Востоке, так и внутри страны? Риторический вопрос – конечно, нет.

Задачи общие, тактика – разная

Решение Москвы вмешаться в конфликт в Сирии вызвало неодобрение и со стороны США и их союзников (не только стран-членов ЕС, но и Турции), и со стороны монархий Персидского залива. При этом западные государства в стратегическом плане готовы бороться против "ИГ". И даже Саудовская Аравия видит в игиловцах потенциальную опасность для внутренней стабильности своего государства. Ничего подобного не было в истории с советским вмешательством в Афганистане. В логике холодной войны такая диверсификация подходов была непозволительной роскошью. 

Сегодня Россия с одной стороны, а США и их союзники на Западе и Востоке с другой расходятся в тактике. Можно ли противостоять игиловцам и при этом менять сирийский режим? По этому пункту и те, и другие дают разные ответы. Как справедливо замечает израильский эксперт Алек Эпштейн, "чрезвычайно важно, поставив себе какие бы то ни было политические цели, регулярно сверять их с изменяющейся реальностью — и это именно то, чего американцы не делали и не делают". Отсюда и упорное отстаивание тезисов об "умеренной оппозиции" без предъявления критериев этой самой умеренности и опасения по поводу усиления России (которое затмевает выгоды от ослабления "ИГ").

Особая статья – это позиция Израиля. С одной стороны, Еврейское государство имеет конфронтационные отношения с Ираном и главным его союзником на Ближнем Востоке – движением "Хезболла". Но израильские политики прекрасно понимают и возможные издержки, связанные с успехом игиловцев или родственных им группировок. Отсюда и сдержанная реакция со стороны Тель-Авива, и готовность премьер-министра этой страны к согласованию действий с российскими коллегами.  

Как бы то ни было, здесь нет противостояния разных социально-экономических систем. Здесь присутствует конфликт тактических интересов при общей стратегической заинтересованности в сокрушении "Исламского государства".  Поэтому не стоит спешить с выводами о новом витке глобального противостояния. 

Только ли суннитско-шиитский конфликт?

Не стоит также торопиться и с заключениями о тотальном суннитско-шиитском конфликте, в котором Россия играет на стороне шиитов. Во-первых, сунниты есть и среди асадовских министров, не говоря уже о курдских формированиях, которые наряду с Асадом активно борются против ИГ. Во-вторых, действия Москвы в Сирии поддерживаются Египтом, крупнейшей арабской страной с подавляющим суннитским большинством. Понятное дело, что среди египтян есть разные взгляды, включая и симпатии к "ИГ". Но в любом случае представителей официального Каира никак не отнесешь к шиитам. 

В-третьих, внутри суннитского мира мусульмане далеко не так едины, как кому-то кажется. И между ними есть существенные противоречия по поводу государственно-конфессиональных отношений и внешнеполитических приоритетов их стран. В России, постсоветских странах Центральной Азии  (где доминируют сунниты) многие духовные авторитеты выступают против распространения влияния салафитских взглядов, апеллирующих к "первозданному исламу". И на этом направлении они, скорее, союзники, а не противники Москвы. 

Да, Россия в Сирии оказалась по одну сторону с шиитским Ираном и вступила в противоречие с интересами Саудовской Аравии, Катара и Турции. Но с тем же Ираном стремятся нормализовать отношения США (союзник Анкары и монархий Персидского залива), свидетельством чему недавний компромисс по ядерной проблеме. Той самой, которая долгие годы казалась дипломатически бесперспективной. Если же говорить о Турции, то и до Сирии у Москвы было немало противоречий с этой страной (от Карабаха и Кипра до Крыма). Но в течение двух последних десятилетий стороны не раз преодолевали сложности в двусторонних отношениях, не в последнюю очередь благодаря экономическим взаимосвязям. 

И последнее (по порядку, но не по важности). Борьба против "ИГ" актуализирует террористическую угрозу для России, как, впрочем, и для Запада, который рассматривается джихадистами, как стратегический противник. Но данная проблема имеет множество измерений. Они касаются не только большой геополитики, но и качественного управления внутри страны, особенно в полиэтничных и поликонфессиональных регионах. Активизация ближневосточного направления требует от России больше ответственности на Северном Кавказе и в Поволжье. Только с помощью качественной интеграции национальных республик в составе РФ в общероссийское пространство можно купировать риски пополнения рядов экстремистов за российский счет. А значит, без комплексной стратегии, которая бы увязывала в единое целое внешнеполитические и внутренние проблемы, не обойтись.

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции.