С одноклассником Котэ мы сидели в двенадцатом ряду кинотеатра "Руставели" и ждали начала фильма Лукино Висконти "Рокко и его братья". Он только два дня назад появился на экранах, вызывая повсеместный интерес.
Мы удрали с последнего урока. У Котэ были свои особые причины для просмотра этой картины. Помимо интереса к итальянскому кино, им двигала потребность лучше узнать актера, исполнявшего главную роль.
Когда Котэ заметил эту фотографию, он спросил у меня – кто это? Я объяснил. Воронина знала и почитала вся футбольная Европа, не говоря о советских любителях спорта. Котэ его не знал, потому что увлекался культуризмом и игнорировал футбол – как занятие "бесполезное и малоинтересное".
Этери тоже не любила футбол, но Воронин был ее кумиром, пусть и по причинам, ничего общего со спортивными не имеющими. Я с затаенной иронией предложил Этери снимки лучших футболистов мира, но Пеле, Гарринча, Диди и даже вполне эффектные Альфредо ди Стефано и Жюст Фонтэн ей не понравились.
Котэ был отзывчивым парнем. Однако в выпускном классе его эмоциональный фон превысил все нормы. Его стала отличать невероятная бдительность: он следил за всеми, кто подходил к Этери и о чем-то ее спрашивал. Однажды он нашел ее небольшую фотокарточку в полуоткрытом ящике стола рябого и нервного учителя физики Сергея Петрова и решил, что тот за ней вздумал поухаживать. Оказалось, что карточка попала в ящик случайно: Этери обронила ее после урока, а учитель нашел ее и просто спрятал.
В те же дни Котэ врезал в челюсть совершенно безвинному парнишке из соседней школы. Тот оказался соседом Этери. Сосед передал ей просьбу матери – купить по дороге домой хлеб. Этери соседу мило улыбнулась, и тогда бдительный Котэ потерял самообладание. На следующий день ему пришлось сожалеть и извиняться.
И вот мы отправились в кино – посмотреть на того, кто, по мнению Котэ, занимал все мысли его возлюбленной. Когда Рокко выходил на боксерский ринг, Котэ надеялся, что ему сломают челюсть. Понятно, что ничего подобного с героем фильма произойти не могло, поскольку главному персонажу обычно выпадает участь триумфатора. Так что, из кинотеатра мы вышли без впечатлений, которые нас устроили бы. Конечно, это относилось только к Котэ, а я как бы сочувствовал ему. Сочувствовал на самом деле…
Попытки убедить его в том, что Этери, которая с ним демонстративно не разговаривала, вряд ли заслуживает подобного внимания, успеха не имели. Более того, Котэ начал писать стихи. Среди них были неплохие строки, претендующие на образность мысли и метафоричность стиля. Но Этери оставалась непреклонной. К поэзии она была равнодушна. Ее волновали иные образы.
Я не знал, как поступить, чтобы вывести друга из этого бытового лирико-драматического "нокдауна", из столь затруднительного состояния.
"А у Делона этого – слащавая физиономия сутенера", — добавил я, решив ободрить Котэ. Он с готовностью похвалил меня за наблюдательность. Впоследствии оказалось, что Делон сутенером и был на самом деле – до того, как началась бы его кинокарьера. Его аморальная манера обращаться с женщинами, как с чем-то вызывающим неиссякаемую брезгливость, не могла не возмущать, но плотоядные дамы ему потакали, поощряя его и на новые подвиги, и на новые подлости.
Знала ли об этом Этери – не только высокомерная, но и, скажем так, деланно благочестивая? Вряд ли. Она следовала личным симпатиям и моде: у всех в голове – Делон, у нее – тоже. Почему, скажем, не Лоуренс Оливье?! Образец мужественной красоты и галантности. Актер с аристократическими манерами, который попал в кино потому, что обратил внимание режиссеров особым, подчеркнуто стильным, умением носить костюм. Почему – не наше дело…
Когда Котэ уезжал в Москву поступать в вуз, я пообещал ему, что привезу Этери на вокзал. Он не поверил, что это возможно. Интрига между тем соблазняла внезапностью острого исхода. Заехал на отцовской "Волге", без разрешения (отца дома не было) использованной, к Этери домой на Сионскую улицу и сказал ей, что всем классом провожаем нашу любимую учительницу истории Дагмару Леонидовну в Москву. Объяснил, что через час надо быть на перроне. Папа с мамой сказали ей, что надо идти, поскольку неловко не проводить, когда весь класс там. И пожаловались на строптивый характер дочери. Этери их послушалась.
Приехали, поднялись на перрон. Все стоят, громко разговаривают. Котэ – при галстуке.
"Где Дагмара Леонидовна?" — спросила Этери. "Рядом с проводником", — говорю. А рядом с проводником стоял Котэ. Мы приблизились. Почти весь класс собрался, и все наблюдают эту сцену в состоянии легкой оторопи.
"Пожелай человеку счастливого пути", — говорю я Этери. "Кому?" — растерянно спрашивает она. Показываю пальцем на изумленного Котэ. "Мирей Матье" нечеловеческим голосом крикнула – "Счастливо!" – и, не дожидаясь меня, стремительно покинула платформу.
О той истории, о школьных годах и последующих ей жизни мы вдоволь наговорились с Котэ два десятка лет назад, в Сиэтле, на западе США, куда он переехал из Москвы вместе с третьей женой и ее сыном от первого брака. Наши беседы плавно текли в его эмигрантском доме за столом с кавказскими блюдами, которые приготовила его жена. Едва заметный привкус американских ингредиентов свидетельствовал о кулинарном искусстве супруги, погасившей упорство местных продуктов.
Беседовали и в баре за его любимыми лобстерами с пивом, как и в джазовом клубе – неухоженном, правда, набитом публикой с сомнительными манерами и в засаленных до невозможности куртках. Беседовали на ослепительно освещенных по вечерам радужными огнями улицах Лас-Вегаса. Но ни разу почему-то не вспомнили про Этери и Алена Делона. И только в предпоследний день заговорили о том случае, когда на вокзале появилась Этери. Обошлись без подробных комментариев. Но смеялись, радуясь прошлому.
Эта история всплыла в памяти около месяца назад, когда в сети появилось фото Алена Делона, сопровождаемое вздохами его почитательниц, сохранивших, несмотря на далеко не романтический возраст, понятные все же воспоминания о той поре. Вспомнил заодно об Этери и Котэ и сопроводил фотопортрет Делона комментарием в таких вот шутливых стихах:
В восторге от Делона,
В экстазе от Лорен,
Мы когда-то, помнится,
Попадали в плен.
Потом спаслись от ада,
Безденежья и тьмы,
От странностей Звиада
И войны. Но мы
По-прежнему готовы
Любить Софи Лорен,
И, помня о Делоне,
Продлевать свой плен!
Котэ, который ушел из жизни пять лет назад, вел себя с женщинами как истинный джентльмен. Ему не вполне везло с женами, если не считать последнюю, третью, но никто из них не мог пожаловаться на недостойное поведение с его стороны. В отличие от кинокумира нашей одноклассницы, который издевался над всеми подряд, включая Роми Шнайдер, не говоря о малоизвестных миру любовницах и прочих женщинах, уронивших свое достоинство – вопреки здравым представлением о морали и чести. Я ни с кем друга не сравниваю. Я просто знаю ему настоящую цену.
Мне кажется, что публичные восторги красотой и физическими достоинствами человека граничат с некоторым неприличием и свидетельствует об интеллектуальной ограниченности субъектов, а нередко и об излишней их плотоядности. Потому что эстетика даже в этом случае имеет этическую составляющую, тем паче если физическая привлекательность не есть заслуга человека.
И если с этим мнением не согласиться, то следует признать, что в таком случае явно некрасивых можно с успехом обвинить в том, что они сознательно портят своим видом городское пространство или общий пейзаж. Им следовало бы в таком случае запретить выходить из дома. Замечено, что наиболее часто эта склонность к публичным восторгам связана с повышенной эмоциональностью, и занимаются этим либо чрезмерно экзальтированные девицы, либо безнадежно стареющие дамы, так и не познавшие счастья любви, либо всеми забытые бисексуалы, рассчитывающие на востребованность в условиях расцвета моды на извращения.
Моды, незаметно поощряемой из-за кулис. Многозначительный взгляд Делона, который он не отрывает от дамы, к руке которой прикладывается, рассчитан именно на такой эффект. (Категории "наживок" сетевым манипуляторам известны. Одни реагируют на Чехова и Маркеса, другие – на Делона и любопытные факты из жизни проституток времен античности. Чаще – на Делона, чем на Маркеса).
Если говорить о кино как об искусстве и, в частности, о французском кино, то внимание хотелось бы обратить скорее на истинно кинематографических и творчески не менее, если не более, содержательных актеров – таких, скажем, как Жан Габен, Бельмондо или, скажем, Филипп Нуаре. Вспомним заодно и совершенно неподражаемых Симону Синьоре, Анни Жирардо или Катрин Денев. Или же – Изабель Аджани. Кино так кино!
Жаль, конечно, что Котэ нет рядом. Мы вместе, шумно и под нескончаемые воспоминания, шутки и анекдоты отпраздновали бы юбилей Делона. Живи, Рокко, долгие годы. Тебя все еще помнят вместе с твоими проделками. Пусть помнят и по-разному…
