Грузинская журналистика хороша тем, что она жива, считает директор НП "Кавказское сотрудничество" Николай Силаев. По мнению эксперта, журналист любой страны поневоле становится пропагандистом. Чем хороша грузинская журналистика и что есть у Грузии, а чего нет у России? О роли редакционной политики в современной журналистике и о проблемах грузино-российских отношений корреспондент Sputnik побеседовал с Силаевым в ходе международного кавказского медиафорума "Мир в эпоху потрясений: кто устоит?"
— Николай, вы не первый раз в Тбилиси. Вы приехали в рамках форума уже в третий раз. С чего все начиналось и чего вы достигли?
— В Тбилиси третий раз. Если не считать грузино-российский медиафорум, который прошел в декабре 2010 года, в четвертый раз. Что изменилось? На самом деле, меняется все каждый год. Потому что в 2013 году в Тбилиси мы приехали в ситуации ажиотажного интереса к российско-грузинским отношениям. И это было видно по тому, сколько людей собралось. Даже с какой-то нейтральной темы мы выходили на российско-грузинские отношения. И российско-грузинские отношения были наполнены эмоциями. Это было правильно, это было неизбежным. Потом можно было видеть, как всего год спустя российско-грузинские отношения если не стали менее сложными, то они пришли к какому-то постоянному, не стали проще, но стали ровными. И это было видно тоже по настроению аудитории медиафорума, что естественно.
— Когда форум устраивали впервые, был 2013 год, по крайней мере, с этого года я в нем участвую, в Грузии были бурные обсуждения и многие задавались вопросом, чему могут научить "российские пропагандисты" грузинских журналистов? Сейчас подобных резких заявлений я не слышал. Что произошло?
— В феврале 2013 года был великий экспирианс. У нас тут был пикет. Но любопытно, что к нам действительно пришли люди, которые задали вопрос. Чему могут научить "российские пропагандисты" грузинских журналистов? Это было довольно любопытно. А если говорить не об их публичной активности, а о работе форума, то она была на самом деле, содержательной. Оказалось, что все равно есть, чем обменяться. Все равно оказалось, что мне не нравятся слова "есть чему научить".
Что, на мой взгляд, очень интересно, во-первых, хочет журналист или не хочет, он все равно пропагандист. У него все равно есть какая-то аудитория, которая его читает благодаря тому средству массовой информации, в котором он работает, а читают или смотрят это средство массовой информации благодаря тому, что там есть этот журналист. Иными словами, журналист — это человек, который хочет что-то донести до широкой публики. Если меня читают все, это значит, что у меня получилось.
Во-вторых, раз он пропагандист, раз в любом случае мы имеем дело с какой-то большой аудиторией, значит мы сами решаем, что сказать этой аудитории. Конечно, всегда есть редакционная политика, всегда есть политика властей, которая влияет на редакционную политику в большей или меньшей степени. Но, тем не менее, мне кажется очень важным разделять современную ситуацию с ситуацией, скажем, советских времен. Тогда действительно была цензура. И сейчас, с одной стороны, цензуры нет, но, с другой стороны, она везде есть. Вот, посмотрите на то, как освещается ситуация на востоке Украины в западноевропейской части этой страны. Они, конечно, выбирают, о чем писать. Они в этом смысле под влиянием политической позиции своей страны. Всегда остается какой-то зазор.
— Сравнивая грузинскую и российскую журналистику, какие можно провести параллели и какие можно найти различия?
— Я бы сказал так: грузинская журналистика хороша, по меньшей мере, тем, что она жива. Потому что можно было по-разному отреагировать на все сложные события последних лет. Можно было по-разному отреагировать на сложную экономическую ситуацию.
На мой взгляд, грузинская журналистика хороша тем, что она по-прежнему задает вопросы. Это важная способность у медиа как у такого института самосознания общества – способность задавать вопросы. Российская журналистика тоже сохранила эту способность. Журналисты очень интересуются международными новостями, а при этом, в смысле драйва, в смысле интереса журналистского, внутренние новости немножко проигрывают.
Я бы хотел в российских СМИ больше читать о самой России. Я не читаю всех подряд газет, не смотрю все подряд телеканалы, но этого не хватает – какого-то драйва в поиске внутрироссийских новостей и внутрироссийских сюжетов. А что касается грузинской журналистики, мне никогда не хватает какого-то глобального видения, какого-то понимания сложности окружающего нас мира, сложности устройства этой планеты. Потому что проблема как раз в том, что если 10, 15, 20 лет назад нам казалось, что все ответы уже даны, то сейчас понятно, что эти ответы если и даны, то вопросы заданы заново и центр мира где-то блуждает. То, что было очевидным 20 лет назад, сейчас не очевидно.
— А насколько плюралистские медиа пространства в Грузии и в России?
— Мне кажется, главное отличие в том, что в Грузии есть оппозиционное общенациональное телевидение, а в России нет такого влиятельного, оппозиционного общенационального телевидения.
— А в чем проблема?
— А есть ли здесь проблема? Но что мне кажется важными – понимаете, этот плюрализм, на самом деле, и в России, и в Грузии касается не отношения к правительству, соответственно, России и Грузии, а этот плюрализм касается решения правительства Соединенных Штатов, как это ни странно. Для нас вызов в том, что перестать встраивать позицию или оппозицию по отношению к правительству Соединенных Штатов. Когда мы смотрим на российские и на грузинские оппозиционные СМИ, понимаете, эта оппозиция далеко не всегда про Россию или про Грузию. Это оппозиция часто про то, мы выступаем за Соединенные Штаты или против Соединенных Штатов. И, на самом деле, это делает дискуссию немножко пустой. Потому что, Соединенные Штаты Соединенными Штатами, но у нас есть какая-то своя повестка. Нам не хватает собственной повестки. И дело не в том, что Соединенные Штаты такие влиятельные, а дело в том, что журналисты верят в то, что это важно.
— Николай, как вы думаете, даже такие оппозиционные СМИ, за которыми кто-то стоит, имеют право на существование?
— Да, конечно, почему бы и нет.
— Я это к тому говорю, что вам, наверняка, известна ситуация вокруг популярной грузинской телекомпании "Рустави 2". Многие ее называют флагманом грузинской журналистики, но это по праву и так. Это первый независимый телеканал. Меня интересует другое, многие проводят параллели с ситуацией 15-летней давности вокруг российского НТВ.
— Я помню, это был 2000 год, когда хозяин НТВ Владимир Гусинский оказался в следственном изоляторе, а потом был, по-моему, 2001 год, когда меняли менеджмент НТВ, я даже ходил на этот митинг против смены менеджмента НТВ. Я тогда послушал людей, выступавших с трибуны, и быстро ушел. Потому что люди с трибуны тогда говорили не про свободу журналистов, не про свободу слова. Они говорили о том, какая у нас дурная страна и какое у нас дурное государство. Это разные темы. Государство никогда не бывает полностью добрым и по поводу страны всегда можно задавать какие-то вопросы. Мне кажется, что важная способность журналиста, которая делает его успешным, либо делает его менее успешным, заключается в том, что он должен уметь писать не только о себе. Он должен говорить и писать о том, что ощущают люди.
— Но они имеют на это право. В этом-то и заключается свобода слова. Они как хотят, так и освещают. Главное не перегибать палку и не нарушать закон.
— Да, это правда. Я не знаю, я не берусь обсуждать ситуацию с "Рустави 2". Я не нейтральный зритель извне. Я же гражданин России. Я не люблю, когда мне рассказывают про то, как я пытаюсь захватить мир. Про то, как я не свободен. Мне это неприятно слушать. Считаю, что это неправда. Хотя, это, конечно, мнение, но это неправда. Поэтому, я не хочу говорить про "Рустави 2".
Во-первых, это сейчас дело Грузии, а во-вторых, я не нейтральный. А что касается НТВ. Вот какая была история с НТВ, чем прославился в свое время Гусинский. Гусинский прославился тем, что он поставил на невероятно широкие рельсы медиа-рэкет. То есть, вот они приходят к какому-то большому начальнику и говорят: "Вот у нас есть какие-то компрометирующие материалы про вас". Он был один из создателей этой истории в России. И то, что его убрали от НТВ и НТВ убрали от него, сыграло важную роль в том, что это прекратилось. Причем, я подчеркиваю, речь не идет о разоблачении каких-то коррупционных схем.
— Должны ли власти указывать? Должна ли власть говорить, что такое хорошо, а что такое плохо?
— Мне кажется, что это очень тонкий вопрос. Вот почему. Власть должна это говорить постольку, поскольку этого не говорит общество. Потому что, когда возникает в полном смысле демократия в стране, ограничения становятся понятными из самой демократии. Когда возникает общее дело как основа национальной политики, то из этого возникают какие-то ограничения, что не есть общее дело. Что мы сейчас говорим, что мы сейчас обсуждаем и кого мы сейчас исключаем. Потому что это такая жестокая сторона демократии. Это одна вещь. Вторая вещь это то, что это общее дело, то общая повестка должна иметь какие-то ценности, которые важны для всего человечества. И как именно устроить эту границу и как именно добиться того, чтобы мы не исключали людей, у которых есть просто свое мнение, это самый важный вопрос.
— Какие проблемы есть у российской и грузинской журналистики?
— Мне кажется, что главная проблема в том, что и та, и другая в основном довольно ленивые. Вместо того, чтобы позвонить 10 людям, они звонят одному. Вместо того, чтобы самим попотеть и разобраться в ситуации, они ссылаются на уже политически сформированные мнения. Здесь тоже сложно сказать, что это проблема именно российской или грузинской журналистики, потому что на самом деле эта проблема есть везде. Откроем газету Guardian, там та же самая история. Даже известный журнал New Yorker пишет какую-то заметку про Навального и не разбирается в деталях. Мне кажется, что это есть на уровне каждого журналиста.
— И напоследок. Что бы вы пожелали грузинским и российским журналистам?
— Интереса и увлеченности.
