Хуже заключения может быть только смерть. А в тюрьме, в которую я направляюсь, смерть была милосерднее жизни. Как может в тюрьме, рассчитанной на 1 500 мест, отбывать наказание до 4 тысяч заключенных. Или в камерах, рассчитанных на 15 заключенных, жить до 40 человек? Или же спать по очереди, потому что нет тюремных нар, а есть стоя, потому что нет столовой и мест. Каждый день, прожитый в таких условиях, можно засчитывать за год. А саму жизнь – за пребывание в аду.
Оплот жестокости и несправедливости
Ортачальская тюрьма была самой старой тюрьмой во всей Грузии. Красное кирпичное здание было построено в конце XIX века как солдатская казарма, и только спустя 20 лет превратилось в тюрьму.
За более чем вековой возраст за этой тюрьмой закрепилась слава самой жестокой и страшной по условиям содержания. За время своего существования то место заключения стало символом жестокости и несправедливости. Неудивительно, что в СИЗО №5, как называли это место, перманентно вспыхивали бунты, которые подавлялись с особой жестокостью. Последний тюремный бунт произошел в 2006 году. В результате произошедшего были убиты 17 заключенных, ранено два спецназовца. Через два года после этих событий было принято решение закрыть эту тюрьму, как не соответствующую современным стандартам.
– Это же вы спрашивали про тюрьму? – прервала мои размышления симпатичная женщина, – Вам нужно сходить.
Бросив невнятное спасибо, я почти выпрыгнула из отъезжающего автобуса. Солнце жарило не по-весеннему. У машины, припаркованной в тени, о чем-то оживленно разговаривали таксисты.
– Вы не подскажите, как пройти к тюрьме? – обратилась я к ним.
За моим вопросом последовала короткая пауза, вызванная странностью моего интереса. Давно тут не интересовался никто тюрьмой, с тех пор, как ее закрыли и снесли старое здание.
– Вам немного нужно пройти вперед. А раньше вся эта территория называли тюремной.
Вера открывает все двери
Через пару шагов показался блокпост. Только не тюремный, а для въезда на территорию службы управления чрезвычайными ситуациями министерства внутренних дел. В 2008-м здание Ортачальской тюрьмы было снесено, а заключенные расселены по другим тюрьмам. И на очищенной территории были построены несколько зданий службы управления чрезвычайными ситуациями.
Здание бывшей Республиканской больницы, которое осталась от старого тюремного комплекса, расположено на самом дальнем плане за бетонной стеной. На днях появилась информация о том, что здание уходит с молотка. Вот только приблизиться к нему не так просто.
После неудавшейся попытки попасть внутрь двора, я подошла вплотную к шлагбауму и направила объектив на здание тюрьмы. И тут как по команде из конторки, размахивая руками, как ветряная мельница крыльями, выскочил здоровенный, краснощекий охранник.
– Нельзя делать снимки отсюда!
– Зайти внутрь нельзя, фотографии снимать нельзя. Это что, какой-нибудь секретный объект что ли?
Тут охранник стал учить, что неподалеку есть переулок, по которому можно подобраться к тюрьме ближе.
– Да я была уже в этом переулке, – разочарованно отвечала я ему, – там ограда с меня ростом.
Оказалось, есть и другая дорога, с петляющим вверх серпантином. Я нашла ее и, поднявшись по ней, оказалась перед бетонной стеной, отделяющей меня от тюремного здания. Ну, наконец.
Пустырь перед входом на территорию тюрьмы служил местом для автостоянки. Помня о том, что тут где-то обитает злая овчарка, охранники внизу предупредили, передвигаюсь, вслушиваясь в каждый шорох. Вокруг ни души.
Захожу за каждый автобус медленно. Из оборонительных предметов на мне фотоаппарат. Обследовав все вокруг, я подошла к явно обитаемой сторожке и наудачу постучалась в окно. И в нем тут же появилось большая морда овчарки, которая на меня грозно рявкнула. А следом вылезло зевающее лицо сторожа.
– А с какой целью вы хотите туда проникнуть? – спросил сторож.
Ведь не пустит же, мелькает в голове. И глаз падает на шпиль храма, что во дворе тюрьмы.
– Я хотела бы попасть в церковь.
Он улыбается по-доброму. Поверил, значит. Звонит кому-то. Начинает объяснять, что тут на проходной женщина хочет попасть в храм. Выше раздается звук отпираемой железной двери. На пороге возникает фигура охранника.
– А фотоаппарат вам зачем? – уточняет человек в форме. – Делать снимки там нельзя. Вам придется оставить его тут.
Ну вот, выдала себя с потрохами, как дилетант. И мне не остается ничего другого, как дав слово не вынимать его из рюкзака, зачехлить. Звонок к священнику и железная ограда на территорию бесшумно раздвигается. Охранник провожает меня до церкви и удаляется. Мы остаемся со священником во дворе одни.
Храм во искупление
Прямо напротив храма, по размерам больше похожего на часовню, трехэтажное здание – Республиканская тюремная больница. Решетки на окнах такие же частые и многослойные, как в любом другом тюремном учреждении.
– Снимать тут ничего нельзя, со всех сторон на нас смотрят камеры, – предупреждает отец Давид. Все верно, это ж объект стратегической важности – пустая трехэтажная больница. А вдруг по снимкам, появившимся в Интернете, враги отечества вычислят секретный объект и совершат какую-нибудь диверсию.
С любым другим я стала бы спорить, доказывать, что нелепее бюрократических запретов бывают только бюрократические заперты. Но не здесь и не сейчас, и не с этим человеком. И не потому что это духовное лицо, а потому что светлее лица я никогда не встречала.
Огромные глаза невысокого, тонкого духовника смотрят на тебя открыто и доверчиво. Юлить, глядя в эти глаза, и пытаться во что бы то не стало сделать снимки здания или выдавать себя за набожного человека, который, завидев храм, пытался в него попасть, не хочется. Будто читая мысли, батюшка спрашивает:
– А почему вы хотели попасть в эту церковь?
– Я скажу вам правду… Я, на самом деле, хотела на здание посмотреть и снять с близкого расстояния. Дело в том, что я читала о том, что здешняя территория с постройками на ней выставлена на аукцион. Начальная стоимость объекта составляет 14 миллионов лари. И мне стало интересно, как это место выглядит.
– А где вы прочитали про продажу территории?
– Сейчас, – начинаю я рыться в телефоне и, отыскав информацию, показываю ее.
– Спасибо, я прочитаю позже. Не знал об этом, интересно, – задумчиво отвечает молодой священник. Потом он тянет на себя красивую деревянную дверь ручной работы и приглашает меня в храм.
– Знаете, как появился этот храм святого Георгия? Его построили лет 20 назад. Был такой вор в законе Давид Какулия. Его в 1994-95-м поймали в Москве. И произошла его экстрадиция на родину. Посадили его в ортачальскую тюрьму. У него была идея построить церковь. При поддержке заключенных, конечно. Сам он по выходу из тюрьмы жил со своим духовником. Его убили в начале 2000-х в Москве, – отец Давид умолкает и в маленьком храме воцаряется тишина. Не давящая тишина, а содержательная.
– Вы помолитесь, если хотите, и свечку можете поставить, – говорит батюшка удивительно спокойным и ровным голосом. Взяв несколько свечей, я подхожу к образам святых, всматриваюсь в них.
– После освещения храма, его начали расписывать. Художники нашлись среди заключенных, это были два брата Захарий и Леван. Их имена отмечены на стене, – показывает священник в сторону росписей. А церковный колокол храму пожертвовал Патриарх Грузии Илия Второй.
Опять тишина. И почти осязаемый на ощупь сгусток энергии. Не отрицательной, нет, а плотной и тяжелой, как ртуть.
Обретение веры
– Говорят, самая искренняя вера бывает только у заключенных, – обращаюсь я к отцу Давиду, когда мы выходим из храма.
– Когда человек попадает в тюрьму, он впадает в полное отчаяние, – задумчиво отвечает батюшка. – Ему кажется, что прощения ему ждать уже не от кого. И даже Бог от него отвернулся. После совершения преступления человек часто думает, что все вокруг против него и никому больше доверять нельзя. Нужно протянуть ему в таком состоянии руку, чтобы темная сторона его не перетянула и зло не поглотило его. Возможно тут человек обретет веру.
– Заключенные пребывали здесь до 2019 года. Есть в этом здании одна камера, в которой заключенные устроили молельню, – продолжает отец Давид. – В ней они по желанию молились и соблюдали пост. И встреча с духовным лицом была для них отрадой.
Для многих пребывание в камере и молитва были шансом начать жизнь заново. Заключенному хочется верить, что Бог его простит. Человек в заключении задумывается над содеянным и по выходу старается больше не преступать закон. Хотя бывает и так, что выйдя на свободу, они снова переступают закон и возвращается сюда. И духовные лица были призваны как раз поменять у них это отношение к окружающему миру, чтобы у заключенного по выходу из тюрьмы не рождалось желания вернуться обратно.
Есть и такие среди заключенных, кто выйдя на свободу, ушел служить в церковь, создал семью и продолжил счастливую жизнь по христианским традициям.
Поговорив еще немного, я стала прощаться с отцом Давидом. Мы пошли с ним медленно вниз, к воротам, ведущим на "волю".
– Вы не беспокойтесь, я сама дойду, – говорю я ему. А он мне на это с мягкой улыбкой отвечает:
– Я проведу вас, мне это не трудно. У вас есть свой батюшка?
– Нет, у меня никогда не было ни батюшки, ни в грехах я ни разу не каялась.
Железная дверь со скрипом открывается наружу. Отец Давид благословляет меня и машет на прощанье рукой. Спускаюсь по дороге медленно, несмотря на то, что начинает накрапывать дождь. На душе становится так легко, что кажется нет в этом мире ни зла, ни жестокости. И появляется слабая надежда на то, что человек человеку все же друг, а не волк, как писал в своей "Зоне" Сергей Донатович Довлатов…
