Вся правда о тбилисском полтергейсте, или Экспедиция в заброшенные здания

Каждый заброшенный дом – это зона с вероятным пребыванием в ней чего-то сверхъестественного и мистического. Чего-то, что неизменно вызывает у вас беспокойство и тревогу. И от чего ваше воображение начинает работать в другом режиме.

Есть у таких мест и еще одна особенность – там работает магия притяжения. Пощекотав себе нервишки хотя бы раз, вы обязательно вернетесь за дополнительной порцией адреналина. И если не в этот дом, то в другой, который начнете отчаянно искать на карте города. Проверено на себе. Вернетесь с тем, чтобы разгадать тайну, зашифрованную в разбросанных вещах, предметах быта и звуках.

Утро стояло ясное, солнечное и призывное. И я призвалась. Благо нужно мне для этого мало. Рюкзак за спину и ветер в крылья.

Я давно собиралась сходить по одному адресу, но, как это обычно бывает, то неотложные дела, то непредвиденные обстоятельства. А в это утро пазл, наконец, сложился. И я дошла до искомого дома. Щелкнула фотоаппаратом его пару раз с противоположной стороны, потом подошла к нему вплотную. Оказалось заброшенный, и давно.

На дверных решетках инициалы первого владельца – И.К. В справочнике за 1898-й год указано, что по данному адресу жил отставной полковник Иван Михайлович Картвелов. На окнах плотные занавеси, на полу разбросанные вещи. Грустно.

Я пару раз изловчилась и щелкнула затвором, а потом из любопытства обошла дом и попала в крохотный дворик. И тут обнаружила, что дом Картвелова дышит на ладан. Балки в дверном проеме совсем прохудились. Напольные доски сгнили окончательно. С минуту я постояла у входа и вошла внутрь.

Комната, что выходит на фасад, три окна, ставни. Поворот направо - шкаф. Большой шкаф, во всю стену. Дверцы его открыты. На полу тарелки, игрушки и другая утварь, некогда лежавшая в этих ящиках. Вспомнилось, как в начале 90-х к нам в квартиру забрались воры. И спешно уходя, оставили приблизительно такую же картину, с открытыми дверями. От кого или чего убегали жители этого дома?..

И тут взгляд мой упал на белое платье в пол. Свадебное, точно! Как же так?! Ведь ни одна женщина не выбросит своего свадебного платья, если оно принесло ей счастье. Сняла его на камеру, постояла, приблизилась к нему еще на два шага для более крупного кадра. И поймала себя на мысли, что стараюсь двигаться как можно тише, будто боюсь потревожить кого-то невидимого.

Я вслушалась в тишину, которая на этот раз показалась тревожной. Всего лишь один снимок, пообещала я себе и, приблизив максимально камеру к платью, щелкнула затвором. Проделала я это максимально быстро. Но все равно успела почувствовать нечто необъяснимое. А именно, будто кто-то за мной пристально наблюдает.

Дня три я ходила под впечатлением от увиденного. И самым ярким пятном той экспедиции неизменно выступало свадебное платье. Бррр, прям платье для невесты Люцифера.

Говорят, у страха глаза велики. И уши тоже. Потому что слух у тебя обостряется настолько, что ты в тот момент улавливаешь звуковые волны, недоступные человеческому уху. Проще говоря, превращаешься в кошку. Ступаешь по гравию иль развороченному паркету, обломкам стен так же бесшумно и крадучись. И так же готова броситься наутек от любого шороха.

Улица Чайковского немноголюдная, тихая. Вряд ли кто тебя хватится, если, не дай Бог, что-то пойдет не так. Вот я уже и на месте, у дома в два этажа. Хотя второй этаж скорее символический. В оконном проеме сквозь прохудившуюся опалубку пробивается лоскут неба. По данным справочника за 1898-й год, дом принадлежал некоему Михаилу Иосифовичу Пицхелаури.

Направляюсь во внутрь. Начинаю подниматься по лестнице, которая изящно закругляется. Половицы предательски скрипят. И вот когда я уже почти одолеваю лестницу, чувствую легкое головокружение. Бросаю взгляд под ноги: это от перекоса дома - успокаиваю я себя.

На противоположной стороне лестницы дверь с некогда витражными стеклами. Свет, падая с открытого потолка, живописно ложится тенями на эту дверь. Я невольно засматриваюсь на нее, и тут раздаются шаги. На лестнице показываются двое молодых парней. Кидают взгляд на мой фотоаппарат и полушутя бросают – вы же не будете нас снимать.

Ну все равно, это многим лучше, чем жить в доме, который того и гляди рухнет, увлекая тебя под свои обломки. Но женщину такая перспектива, судя по всему, не страшит. Парни, накурившись трын-травы, ушли, забирается в свою каморку и чудная женщина-подросток. Я остаюсь наедине с любопытством.

Осторожно тяну дверь на себя и оказываюсь в большой комнате с кафельной печью. Диван, стул, встроенные в стену полки и зеркало. Рядом с зеркалом, которое стоит на полке, стул. Мне не хочется в него заглядывать. И я даже не пытаюсь ответить на вопрос почему. Сейчас не пытаюсь. Потому что если думать об этом дольше пяти минут, хочется бежать от этого места куда подальше. Дышать легче и свободнее становится только на лестницах. Легче уже от сознания, что ты покидаешь этот заброшенный дом.

Дом, или то, что пока еще может им называться (часть его уже давно обрушилась), был построен в XIX веке. Вид у дома мрачновато-таинственный. То ли от серого фасада с выцветшими от времени деревянными балконами, то ли от событий, которые имели место быть. Дом находится аккурат за армянской церковью Сурб Эчмиадзин.

Говорят, дом построил для себя купец, который занимался ковроткачеством. Специалисты, занятые у него на производстве, жили тут же, подвальных комнатах. В этих же подвальных помещениях готовилось и добротное вино. Теперь подвалы забиты до отказа мусором. Дверь в подъезд, добротная, двустворчатая. Деревянные ступени, открытая веранда и белье на перетянутых поперек веранды веревках. Делаю по веранде несколько шагов, доходить до конца не рискую. Доски под ногами полностью прогнившие.

Небольшая кухня, судя по всему, действующая. Напротив, стеклянная дверь, за которой наверняка живут те, кому принадлежит развешенная на веревке одежда. После моего стука в дверь раздаются шаркающие шаги.

- Нет никого дома, - отвечают мне надтреснутым голосом.

- А вы кто же будете, - хочется мне спросить, - приведение или домовой обветшалых покоев? Но я молча иду к выходу.

Захожу во двор. Странное ощущение появляется в этом живописном месте. Двор не то чтобы ухоженный, но в нем теплится как ни странно - жизнь. На лестнице, ведущей вверх, по цветку на каждой ступени. Дверь в комнату под лестницей оказывается открытой. В двух тесных комнатенках ютится пожилая женщина.

- Я из Гурджаани приехала в город. Решила заняться мелкой торговлей в подмогу моей пенсии. Сняла жилье, поработала, а потом заболела ковидом. Неделю назад меня выписали из больницы. Теперь вот думаю о том, что поеду домой... - вздыхает она. На мой вопрос, живут ли люди, кроме нее, в этой половине дома, отвечает, что на втором этаже тоже есть жильцы, но их нет дома.

Попрощавшись с ней, иду наверх, на третий этаж. Значит, всего в этой разваливающейся махине три семьи. Три семьи, отказавшихся от мысли о собственной безопасности и препоручивших собственную судьбу заботам Всевышнего. От безалаберности ли иль безысходности…

Ну вот наконец и длинная веранда последнего, третьего этажа. С закрытыми дверями, заколоченными окнами. И ветошью, разброшенной по комнатам.

Сквозь замызганное стекло одной из них удается разглядеть старое пианино. Смотрится оно в этом заброшенном доме странно и печально. Как капитан корабля, потерпевшего крушение и смирившийся с участью быть заживо затопленным. Вряд ли кто-нибудь возьмется спускать тяжелый инструмент по ветхим ступеням - лестница просто не выдержит.

Если у одиночества есть степень, то здесь она даже не квадратная, а кубическая. И плотность у него также неимоверно высокая, почти ощутимая на ощупь.

В самом конце коридора, там, где доски в полу прогнили напрочь, будто из ниоткуда вырастает черный кот. Чистый Бегемот, ждущий начала бала. Та-а-к, понятно, кто правит балом, а вот кто принимает в нем участие? Где гости, задаюсь я вопросом и делаю шаг по направлению к приспешнику Воланда. И тут черный, как смоль, кот бросается наутек. А ведь как призывно смотрел, словно собирался посвятить в какую-то здешнюю тайну.

Ровно в этот же момент вспархивает невесть откуда взявшаяся птица. Неожиданно вспархивает и близко, кажется, почти над головой. От того и сердце начинает биться другими вершинами. Потом так же внезапно наступает хрупкая тишина. Дохожу до поворота в правое крыло. Переходить в него нужно осторожно, по краю стенки, иначе можно провалиться в огромное отверстие в деревянном полу. А может, не рисковать и охватить оком камеры это панорамное пространство? Направляю объектив камеры и выхватываю в конце веранды кресло. Стоит оно не сбоку и не по краю, а посередине, словно ожидает кого-то важного. Не веранда, а сценические декорации к мистическому триллеру. Ай да кот, ай да Бегемот!

Минутами позже обнаруживаю другую комнату. Небольшую, с расписными шпалерами на стенах и потолке. Начинаю приглядываться к вещам, разбросанным повсюду. На полу коробка с высохшими рисовальными красками, чуть поодаль, в смежной комнате, глобус, чья-то обувь. Посередине комнаты диван. На нем книги, журналы по архитектуре и крест.

Последнее завораживает и наводит на размышления. Сменили религию или потеряли веру в Бога?.. Я долго рассматриваю крест, потом навожу на него камеру и… застываю, потому что ровно в эту секунду раздается звон церковного колокола. Звон протяжный и печальный. Звон, похожий на стон.

– По кому же звонит этот колокол?.. - задаюсь я вопросом, медленно отдаляясь от заброшенного дома.