Какой-то трагический беспорядок ныне во всем, при относительном порядке индивидуального сознания на фоне нестабильности общего неорганизованного бытия. Коллективное мышление растеряно и заметно оторвано от поиска цели. Оно лишь неосознанно сожалеет о чем-то утраченном. Но эти переживания не озвучиваются, не объясняются. Перед нами страна, где уже много лет не хватает ни хлеба, ни зрелищ…
Брожу по до боли знакомому Городу, хочется сказать даже — "бывшему", где почти не осталось приличных людей. Не осталось тех, кто мог бы считаться лицом этого города, лицом, напоминающим о благородных признаках былого достоинства и честных отношений. То есть, отношений, совместимых с честью. Зато все больше тех, кто ушел от себя в никуда…
И этот постоянный и невообразимый местный декаданс, с неизбежным отсутствием здравого смысла, с очевидными признаками морального и хозяйственного разложения, ежеминутно сопровождает всех подряд. Словно кара за многолетнее и рискованное проживание на чудом сохранившихся пространствах — после люмпенских митингов и явно немотивированных приступов провинциального гнева.
Нетрудно прийти в состояние оторопи и негодования, когда узнаешь о тех последствиях, которые порождены засильем неистребимого плебса. К примеру, в столице нет ни одного нотного магазина и даже отделения в книжных магазинах. Нет зала, годного для звучания симфонической музыки. Не сохранились ноты произведений грузинских композиторов не столь далекого прошлого…
Нет новых книг о новой жизни, остались старые книги о прежнем мире, которые "мешают" новым читателям понять смысл их существования в нынешних условиях. Разъяснить же то, что происходит сейчас, пока некому.
Художественное слово стало рудиментом реальности и не самым эффективным инструментом для возвращения раненого сознания к первоначальному состоянию.
Не осталось романтического ореола верной любви — за редчайшим и удивительным исключением. Нет самопожертвования ради настоящей дружбы. Не слишком заметна готовность творцов искусства воспеть гимн окружающей реальности. Радоваться, действительно, нечему. Это понятно — реальность померкла, потускнела, подешевела, помертвела, утратила повод для восторга и восхищения современниками…
Нет стремления совершать научные открытия или изобрести что-то новое или усовершенствовать прежнее. Все, чем мы пользуемся в нашем быту, придумано не нами. Ни холодильник, ни швейная машинка, ни телевизор или стиральный агрегат. Ни, тем более, двигатель внутреннего сгорания. О компьютере и смартфонах умолчим. И что происходило бы с народами, если б они могли пользоваться только тем, что способны придумать сами?!
Ничего страшного, за нас это сделают другие.
Нет стремления создавать новые технологии, и никогда его не было. И, что самое удивительное, нет никакой предрасположенности к пониманию причин серого и безысходного существования.
Нет вообще ничего, что вносило бы в жизнь общества какой-то простой и ясный смысл.
Церковь старается не лицемерить. Но сделать это крайне трудно. Тяжело и небогоугодно это, когда понимаешь одно, а делаешь другое. И она вынуждена закрывать глаза на очевидные вещи, на которые влиять не способна. Проповедь любви, добра, благодарности, бескорыстия, сердобольности и милосердия навсегда останется невостребованной, если паства не привыкла к существованию в условиях, когда забота Господа о человеке сталкивается с явными помехами со стороны закоренелых грешников в эшелонах власти. А подлинных благотворителей при этом становится все меньше…
Общая фантасмагория неизбежно переплетается у людей с личной драмой, и от этого все вокруг видишь сквозь увеличительное стекло.
По-прежнему суетимся и что-то предпринимаем, чтоб не застыть, словно несъеденная глазунья…
Вокруг же все меняется в сторону неправдоподобных и вместе с тем воочию отслеживаемых сюжетов, ведущих к новым драматическим сюжетам — без выводов, уроков, назиданий, без понимания нелепости существования верхов и низов. Культурная элита исчезла, растворилась в иллюзиях или ушла в небытие. Чернь превратилась в сплоченную группировку с ее безумной склонностью к неправедной жизни. И этого уже никто не скрывает.
Соперничество малосведущих переходит лишь во вражду, но только не в сотрудничество. И названия сменяющих друг друга "партийных" группировок не имеют никакого значения, потому что каждая вредит по-своему и по-своему оправдывается. Это называется "свободной дискуссионной трибуной".
Все вокруг превращается в нечто непристойное и "липко-застойное". Как во времена едкой на язык мадам Гиппиус, которая придумала это определение. Правда, есть и какое-то утешение: наступила весна. Что происходит, впрочем, каждый год и во все те времена, когда у нас ничего приятного в социальном понимании и вдохновляющего не происходит.
Нарушен какой-то важный баланс. Во все органы социального организма въелась порча. И все это — не свидетельство пессимизма. Это — отражение тревоги по поводу здешнего неистребимого и крайне рискованного коллективного легкомыслия.
