Красное такси с напрягом ехало в гору. Дорога на Кукийское кладбище всегда была для любителей острых ощущений и не в меру тряская, а теперь, спустя 18 лет отсутствия Нане, казалась и вовсе восхождением на Эльбрус. В окнах мелькали дома прошлого и позапрошлого века, причудливо чередуясь с шикарными современными особняками. Но в большинстве были покосившиеся шаткие халупы, вросшие в землю.
Шофер, коренастый загорелый мужик, крутил руль и поглядывал на Нану в зеркальце.
– Сейчас клеиться начнет, – тоскливо подумала Нана и не ошиблась. Ей ли не знать тбилисских таксистов. Меняются времена и нравы, но только не представители этой славной профессии.
Не успела додумать, хлоп, мысль материализовалась.
– Давно в Тбилиси не были?
– Восемнадцать лет, – вздохнула жертва шоферской общительности.
– А что так долго не ехала? – шофер тут же плавно и по-свойски перешел на "ты". – Денег не было?
– Много причин, – нехотя отвечала Нана, всеми силами пытаясь показать нечто среднее между усталостью и скукой. Но не тут-то было.
– А на Кукия к кому едешь? К дедушке, бабушке? Могилы в какой стороне? Может, в обход, резко вбок ехать надо? Ты не молчи, тут все свои.
– Пока правильно едем.
– Вот что за люди, а? Уедут в эту Россию, приедут назад, и все, как неродные. Лень рот раскрыть, по-человечески поговорить. Туда-сюда вспомнить, человека обнять, поцеловать. Гадагваребулеби (груз. "переродившиеся" - здесь и далее примеч. ред.)! Я вашу душу мотал! – разразился он речью, стискивая руль. Потом представился: – Меня Зура зовут. Так к кому едем, а?
Нана еще раз вздохнула и назвалась.
Зура просиял:
– Ай, это другое дело. Очень приятно. К другу, говоришь, едем. Аба, скажи, как его звали. Может, где мимо проходил или пили вместе на келехе (груз. поминки).
– Авдал Алоев, он давно погиб, лет 15 назад. Мой одноклассник.
Зура всплеснул руками и выпустил руль. И тут же моментально поймал баранку.
– Вах, что ты сказала! Высокий, красивый такой? Еще шрам вот тут? – и он полоснул себя пальцем по подбородку. – Да мы в одном убане (груз. район) росли. Его двоюродная сестра с моей женой дружила. Короче, свои люди, считай, родственники... За ерунду порезали несчастного.
Нана не слушала трескотню Зуры и мысленно унеслась в то далекое время и ощущения, которые даются человеку раз в жизни и никогда больше не повторятся.
...Они были одноклассниками, но в разных социальных категориях. Отличница Нана Георгадзе, краса и гордость школы, чья карточка бессменно висела на доске почета, и Авдал Алоев, тоже местная знаменитость по частоте упоминания на педсовете, рекордсмен по вызовам к директору и признанный авторитет всех убанских хулиганов. Причем Авдал не скрывал своих чувств к Нане, робкой девочке-очкарику, вечно обремененной уроками музыки и какими-то обязательствами от их классной – Наргизы Александровны. Нане в глубине души очень импонировали знаки внимания рослого смуглого второгодника, но из-за собственных комплексов она и подумать не могла ответить ему взаимностью.
После восьмого класса Авдала классная сбагрила в ближайшее ПТУ и была счастлива, что избавилась от этого мельничного жернова на шее, но, как показали дальнейшие события, радость ее была преждевременной. Авдал периодически ошивался в школьном дворе и подкарауливал Нану, провожал до дома. По ходу успевал от нечего делать поколотить слишком борзых семиклассников за какие-то свои, только им ведомые проколы.
Так прошло еще два года. Нана чувствовала себя под каким-то незримым покровительством, исходящим от бывшего одноклассника, и, выйдя из школы, по привычке искала его плечистую фигуру около ближайшего тополя. По дороге Авдал ей постоянно что-то рассказывал.
Разноцветный, бурный мир Авдала резко отличался от размеренной и расписанной по минутам жизни отличницы-комсомолки. Примерно так же, как отличается жизнь пирата Карибского моря от жизни чопорной английской леди.
Перед выпускными экзаменами Нана призналась своей маме:
– Авдал сделал мне предложение.
Докончить мысль у нее не получилось. Мама, рафинированная интеллигентка с двумя высшими образованиями, закатила глаза и стала ловить ртом воздух.
– Моя дочь и курд??? Ни в коем случае! Только папе не говори, он это никак не поймет.
В принципе, в то время представить такой брак было верхом наивности. Ни папа-грузин не выдал бы дочь за такого жениха, ни семья жениха изначально не приняла бы невестку – не курдянку.
Нана испугалась такой реакции и даже не стала представлять себе, что именно скажет папа, кандидат технических наук и всеми уважаемый лектор ГПИ, по этому поводу.
Потом они встретились у школы, и Нана произнесла свое роковое: "Нет!" Смотреть в глаза Авдала она не могла. Чувствовала, что парню больно. Авдал стукнул на нервах кулаком по стволу дерева, не в силах скрыть эмоции. А Нана испуганной ланью бросилась в здание школы и долго плакала в темном углу под лестницей, подальше от глаз уборщицы Бясти.
Потом их обоих закружило вихрем новых дел и событий. Нана уехала поступать в МГУ, стараясь вырвать из сердца даже воспоминания об Авдале, как ненужный больной шип. Частично ей это удалось.
МГУ Нана закончила с красным дипломом и вышла замуж за Гиви, перспективного врача, обладателя двух квартир в Тбилиси и пяти незамужних тетушек в Кутаиси. Родители были счастливы, что их единственная дочь встретила подходящую партию. Через год Нана родила Эку и подала на развод. Жизнь с Гиви не задалась по многим причинам, о которых Нана не рассказывала даже близким подругам.
Кризис 1990-х никак не располагал к лирике и воспоминаниям. Нана смогла купить квартиру в Москве и перетащить туда своих стариков. Как-то на улице она встретила бывшую одноклассницу, зашли в кафе поговорить. Среди вороха новостей с исторической родины промелькнуло неожиданное:
– Помнишь Авдала Алоева? Его убили какие-то обкуренные гвардейцы. Идиотский спор или что-то в этом роде... Похоронили на Кукия...
У Наны все поплыло перед глазами.
– Как убили? Когда?.. Я ничего не знала.
– Года два назад, кажется. Ему 25 лет было. Так и не женился...
Нана плохо помнила дальнейший разговор с одноклассницей и постаралась побыстрее расстаться. Ей хотелось побыть наедине со своими мыслями.
В ту же ночь ей приснился странный сон: огромная светлая комната с белоснежными стенами. Вокруг – парты, как в школе, но почему-то и они белые, без единой черточки или отметинки, какие-то люди вокруг, и среди них показался Авдал. Высокий, в белой рубашке и черном смокинге (при жизни он даже костюмов не носил, только куртки) и весь какой-то светящийся. Он подошел к Нане и взял ее за руку. Что говорил, Нана не запомнила. Общение было чисто телепатическое, а вот суть настойчивая врезалась в память:
– Поминай меня в церкви. Мне нужны твои молитвы. Больше за меня никто не молится.
Нана проснулась в недоумении. От церкви была далека и понятия не имела, что следует делать в таком случае.
В ближайшее воскресенье дошла до Сретенского монастыря и выяснила, что делают в таком случае. Но ее тут же затормозила бдительная старушка-прихожанка. – Авдал?! Это нехристианское имя. Некрещеный небось. За него молиться нельзя. Вот у батюшки спросите.
И ткнула пальцем в проходящего священника. Нана подошла к нему и спросила об интересующем ее вопросе: как именно молиться о некрещеном. Они отошли в сторонку и говорили долго. О разных вещах, о которых Нана никогда раньше не задумывалась.
Выйдя от батюшки, Нана еще раз перечитала строчки небольшой брошюрки:
"...Великий старец Лев Оптинский дал Павлу Тамбовцеву молитву, которую, несколько изменив, можно произносить и за некрещеных: "Помилуй, Господи, душу раба Твоего (имя), отшедшего в жизнь вечную без Святаго Крещения. Неисследимы судьбы Твои. Не постави мне во грех сей молитвы моей. Но да будет святая воля Твоя".
Эту молитву вполне можно употреблять при чтении Псалтири за усопших, читая ее на каждой "Славе".
Другой святой Оптинский старец, преподобный Иосиф, позже говорил, что имеются свидетельства о плодах этой молитвы. Ее можно читать в любое время (в течение дня неоднократно). Мысленно можно творить ее и в храме. Помогает посильная милостыня, подаваемая за умершего нуждающимся. Хорошо молиться Матери Божией, прочитывая по четкам "Богородице Дево, радуйся…" (сколько позволяют силы: от 30 до 150 раз в день). В начале и в конце этого правила надо просить Богородицу помочь душе умершего".
Так, тихо-тихо, Нана воцерковилась. Поминала она Авдала разными способами, раздавала милостыню и горячие булки, которые он ей покупал когда-то в булочной рядом с их школой по дороге домой. И ехала она сейчас на кладбище к Авдалу с совершенно четкой целью – прочитать акафист Иисусу Христу о единоумершем. Так ей на сердце легло.
– ...Все, приехали! – Зура резко затормозил, и Нана по инерции чуть не стукнулась головой о переднее сидение. – Выходим! Я с тобой пойду искать. Не будешь же одна тут лазить. Нехорошо... Все-таки свои люди.
Нана уже не стала уточнять это зурино всеобъемлющее "свои люди", просто вышла из машины и пошла следом за хватким таксистом.
Полчаса они плутали по кладбищу между ржавых решеток и заросших травой чьих-то могил. Зура активно вступал в переговоры с местными уборщицами и в итоге вывел Нану на искомое.
– Во, смотри, это Авдала могила. У меня глаз-алмаз. Сразу узнал.
Нана подняла глаза в указанном направлении и обомлела. На черном мраморном камне во весь рост был изображен Авдал – именно в белой рубашке и черном костюме, точно так же, как она видела его во сне.
– Я кое-что хочу почитать. Не мешайте мне, – сказала она Зуре, доставая книжку с акафистом.
Зура покосился на книжку, издал какой-то неопределенный носовой звук и отошел покурить.
Нана стала читать вслух, не торопясь. Читала долго, вкладывая душу. Оторвал ее от чтения опять-таки несносный болтливый Зура, подкравшись тихо сзади и толкнув тихонько в бок:
– Смотри, что делается...
Нана проследила взглядом и замерла от удивления. Высоко, на соседнем дереве, как раз напротив могилы, сидела парочка голубей и ласкала друг друга клювиками. Надо же, как они место выбрали, мало ли деревьев вокруг.
Нана вспомнила, что, собираясь в поездку на кладбище, попросила в глубине души о знаке – нужно ли делать все, что она делала уже столько лет. И вот, пожалуйста.
Ибо сказано: "Любовь сильнее смерти".